Далгрен - [15]

Начертанное идеальным как у монаха-переписчика почерком, верхнюю строку занимало разорванное предложение:

ранить осенний город.

Крикнул миру, чтоб имя ему дал.

От этих слов его тело покрылось гусиной кожей...

Внутри-тьма ответила ветром.

Все, что вы знаете, я знаю: пошатывающиеся астронавты и банковские клерки, бросающие взгляд на часы перед ланчем; актрисы, хмурящиеся в светлые кольца зеркал, и операторы грузовых лифтов, растирающие зачерпнутую большим пальцем смазку по стальной рукоятке; студенческие

Она опустила блокнот и уставилась на него, прищурив зеленые глаза. Пряди волос, покачиваясь, тревожили осколки теней у нее на щеке.

— Что это с тобой?

Он напрягся, силясь выдавить на лицо улыбку.

— Да просто он... ну, какой-то... жутковатый, что ли.

— Что в нем такого жуткого? — Она закрыла обложку. — У тебя очень странный вид.

— Я не... Просто... — Улыбка стала казаться неправильной. Ощущение, грозящее вытеснить ее лежало третьей вершиной треугольника, чьими другими вершинами были узнавание и непонимание. — Просто он такой... — Нет, начать заново. — Он был такой... Короче говоря, я много чего знаю об астронавтах. Бывало, я разыскивал расписание спутников и выходил по ночам, наблюдал за ними. Еще у меня был друг, который работал банковским клерком.

— Я знавала одного человека, который работал в банке, — сказала Милли. Затем другой девушке: — А ты разве нет?

Он сказал:

— Еще у меня была работа в театре. Это было на втором этаже, и мы постоянно таскали вещи через грузовой лифт... — Эти воспоминания было так легко восстановить... — Я уже вспоминал о нем — о лифтере — сегодня чуть раньше.

Они все еще выглядели озадаченными.

— Просто звучало очень знакомо.

— Ну, ясно... — Девушка провела пальцем по блестящей гармонике. — Я по-моему была в грузовом лифте, как минимум раз. Да черт, я как-то участвовала в школьной пьесе, и там вокруг зеркала в гримёрке были лампы. Но у меня же от этого не возникает ощущения жути.

— Но тот кусок про студенческие бунты. И винные погреба... Я ведь только вернулся из Мексики.

— Нет там ничего про студенческие бунты.

— Нет, есть. Я однажды участвовал в студенческом бунте. Я покажу. — Он потянулся к блокноту (девушка резко отпрянула от его орхидеи), положил раскрытую ладонь свободной руки на страницу (девушка снова приблизилась, задев плечом его руку. Ему была видна ее грудь, едва прикрытая незастегнутой рубашкой. Ага!) и прочитал вслух:

— «...большим пальцем смазку по стальной рукоятке; студенческие хеппенинги с фольксвагенами, забитыми спагетти, рассвет в Сиэтле, автоматизированные вечера в Лос-Анджелесе» — Он поднял глаза в смущении.

— Ты бывал и в Сиэтле, и Лос-Анджелесе, и утром, и ночью, да? — Улыбка в ее глазах дрожала на фоне пламени.

— Нет... — Он покачал головой.

— А я была. И все равно не жутко. — Все еще улыбаясь глазами, она нахмурилась ему в унисон. — Это не про тебя. Разве что именно ты уронил его в парке... Но ты ведь этого не писал, правда?

— Нет, — сказал он. — Нет. Не писал. — Потерянное (оно было сильнее и страннее любого déjà vu), ощущение преследовало его. — Но я мог бы поклясться, что знал...

Сильней всего огонь пёк через разрез на колене; он потянулся рукой, чтобы почесать ногу; лезвия зацепились за спутанные нити. Он дернул орхидею в сторону: нити с треском разорвались. Мозолистыми пальцами свободной руки он с силой потер свою коленную чашечку.

Милли забрала блокнот, раскрыла его где-то в середине.

Зеленоглазая заглянула ей через плечо:

— Прочитай тот кусок в конце, где про молнию и взрывы, и бунт, и так далее. Думаешь, он писал о том, что происходило здесь — в смысле, в Беллоне?

— Прочитай тот кусок в начале про скорпионов и захваченных детей. Вот там, как ты думаешь, — о чем он писал?

Все вместе они склонились над блокнотом в свете костра.

Он почувствовал себя неуютно и осмотрелся кругом.

Тэк переступил спальный мешок и сказал Джону:

— Вы, ребята, слишком сильно хотите, чтобы я трудился. Вы просто не желаете понимать, что работа сама по себе это нечто, в чем я не вижу никакого мужества.

— Ой, да ладно тебе, Тэк.

Джон рассеянно похлопывал себя по бедру, словно все еще держал в руке скрученную газету.

— Я дам вам планы. Можете делать с ними все, что хотите. Эй, Кид, как дела? — Огонь усеивал громоздкую тэкову челюсть синяками теней, не без труда заливал светом его бледные глаза, бликовал на кожаном козырьке. — У тебя все в порядке?

Он сглотнул, отчего челюсть стиснулась; поэтому кивок оказался более деревянным, чем ему хотелось.

— Тэк, ты ведь возглавишь для нас проект строительства убежища?.. — Очки Джона полыхнули отсветом.

— Бля, — сказал Тэк, напомнив Кошмара.

— Ох, Тэк... — Милли покачала головой.

— Я с ним всю ночь спорю, — сказал Джон. — Эй. — Он внимательно посмотрел на закусочный столик. — А что, Кошмар заходил за продуктами?

— Ага. — Радостно.

— Как он там?

Она пожала плечами — уже с меньшей радостью.

Он услышал звуки гармоники, посмотрел:

Девушка снова сидела на своем покрывале, склонившись над губной гармошкой. Волосы разных оттенков меди шлемом обрамляли ее опущенное долу лицо. Рубашка соскользнула, обнажив одно заостренное плечо. Нахмурившись, она еще раз тряхнула гармоникой о ладонь. Блокнот лежал рядом с ее коленом.