Далекое имя твое... - [5]

— Ну, не выпученные, а как бы несколько выделяются.

Получилось еще нелепее.

Но Габору не до тонкостей. Стал расспрашивать, в какой части зала она может находиться, и, получив ответ, сразу потащил Имре, не дав договорить с чернявенькой.

Имре не без улыбки вспоминал сейчас, как они отыскали Ильдико перед самым началом торжественного собрания. И та, разглядев их вдвоем, удивленно всплеснула ручками и, словно в изнеможении, упала в кресло. Причем, это вышло так непреднамеренно, что она сама испугалась далеко не торжественного жеста, который никак не соответствовал данной минуте: заиграли гимн. Зал встал и замер в предвкушении начала церемонии.

Имре и Габор успели приткнуться на крайних креслах самого отдаленного ряда. Габор в душе ликовал: прощен!

— Ну, доволен? — шепотом спросил Имре. — Теперь только не таскай ее в кусты. У нее нервы слабые.

После перечисления заслуг и достижений коллектива, более или менее внятных выступлений объявили перерыв, во время которого оркестр заиграл танцевальные мелодии. Народ ожил. Больше половины собравшихся бросились кружиться в вальсе. Тотчас просторное помещение превратилось в ромашковое поле в ветреную погоду. Девчонок оказалось больше, что не смущало их. Зато Имре, попытавшийся отыскать чернявенькую в подвижной шумной толпе, так и не сумел это сделать. После танго объявили дамский вальс. К Имре подскочила бойкая грудастая девица и увлекла его в середину танцующих. Она как-то по-хозяйски притянула его к себе и, не давая опомниться, стала завораживающим голосом рассказывать о традициях их учебного заведения. Имре было неинтересно, он смотрел по сторонам все с тою же целью: отыскать черноглазку.

— Чего вы крутитесь? — бесцеремонно встряхнула его напарница и недовольно наморщила узкий лобик.

Имре оторвал ее от пола и приподнял над танцующими:

— А так лучше?

— О! Опустите меня скорее! Какой вы сильный!..

Она как бы случайно на мгновенье оперлась грудью ему на лицо. Сквозь материю он ощутил возбужденно торчащий сосок. И мгновенно отреагировал его член. «Только этого недоставало!..» Хорошо, что оркестр замолчал. Сказав «спасибо», Имре поспешил скрыться в уставшей и довольной толпе.

Шебутное настроение на него нашло. Мельком увидел он счастливые глаза Габора и не менее счастливые — Ильдико. Даже подходить к ним не стал, чтобы не помешать. Им и вдвоем хорошо. Правду говорят: «Милые бранятся — только тешатся». Таким образом, сам собой образовался свободный отрезок времени: что хочешь, то и делай.

«Мне надо эту смешную девчонку найти, поболтаем от нечего делать». Но и она как в воду канула. Одну со спины за нее принял, тронул за локоток — не та оказалась, пришлось извиняться. Тут танцы закончились, концерт объявили. Имре слушал, слушал; сумасшедшая мысль пришла в голову, пошел за кулисы.

— Кто ведущий концерта?

Смугленькая девушка подошла, сделала внимательное личико.

— Слушаю вас. Что вы хотите, молодой человек?

— Могу выступить со стихами Йожефа Аттилы на вашем празднике. Отлично получится.

— А вы кто?

— Вы меня не знаете? — притворно возмутился Имре, ввергая девушку в краску. — Ладно, на первых порах прощаю. Я мастер художественного слова… Себя афишировать не стану. Все сделаю сам. Вы только объявите: «Мой подарок», Йожеф Аттила. Идет?

А куда ей было деваться, если в концерте только песенки да хореография. Художественное чтение оказалось в самую точку.

— «Мой подарок» — это про любовь?

— Разумеется! — Имре добродушно развел руками. Он хорошо знал наизусть из Йожефа Аттилы одно это стихотворение. Выучить другие просто не приходило в голову. А это когда-то поразило его своей оригинальностью. Да нет, никакой не оригинальностью, а отчаяньем покинутого человека. Вот чем.

Сотни глаз устремились на него, когда он вышел на середину сцены. Верхний свет приглушили, поэтому виделись только первые ряды. Честно говоря, Имре вызвался читать стихи, чтобы обратить на себя внимание этой чернявенькой. Хотел высмотреть ее со сцены, а тут, оказывается, полутемный зал. Ну и ладно.

— Принес я сердце. Делай с ним, что хочешь, — прочитал он первую строчку.

Зал насторожился заинтересованно. И чтец незнакомый, и стихи не всем известные. Пухленькая, конечно, рисковала здорово. Но, видно, Имре чем-то сумел подкупить ее, взять за душу. И она не ошиблась. Уже вторая строчка заинтриговала зал:

— Ведь ты не дорожишь им — знаю сам.

Имре сделал паузу, обвел темноту взглядом:

— Ему не больно. Больно лишь рукам,

Уставшим ждать и звать тебя средь ночи.

Мысленно он произносил это чернявенькой. «Она слушает сейчас меня и видит меня, но где именно она в этом цветнике?»

— Возьми его, — прочитал он с досадой и, спохватившись, приглушил голос. — Заставь забавой стать.

Стать мячиком, и губкой, и защитой.

Оно точь-в-точь тебе по ножке сшито

И блещет, туфлям лаковым под стать.

Бери, носи. Оно из доброй кожи.

Но об одном тебя прошу я все же:

Когда придет однажды день такой,

И треснет лак, когда никто на свете

Не сможет починить ботинки эти, —

Не шлепай в них по грязи городской.

Последние строчки он прочитал так, будто адресовал их всем женщинам мира, всем любимым, которые отвергли до смерти влюбленных в них мужчин.