Далеко-далеко отовсюду - [4]

Она рассмеялась искренне, удивленно и радостно. А я продолжал:

— В результате кровотечения из тазобедренной артерии это наступает… запамятовал, через сколько секунд: то ли через семь, то ли через пятнадцать.

— Что наступает?

— Смерть от потери крови. Гыр-гыр-гррых! — и я свалился на сиденье автобуса и тихо «скончался». Потом сел и сказал: — Да, воротник мой промок насквозь, словно льдину за пазуху положили.

— У тебя же волосы мокрые, с них и капает тебе на воротник.

— Мокрец я несчастный, — прорвалось у меня.

— Послушай, у вас ведь историю преподает мистер Сенотти, верно? Как он?

— Да нормально. Псих. Грубиян. Должно быть, потому, что имя-то у него Наглый[20], — не его это вина.

— На мне висит еще социология, и мне бы подходящего преподавателя найти, покладистого.

— Тогда Наглый не подойдет. Возьми лучше Вребек. Она только и знает, что кино показывает.

— Я у нее занималась. Поэтому и ушла от нее. Ох, прямо не знаю… Дерьмо! — именно дерьмо! да еще со злостью, сказала она. — Терпеть не могу всю эту халтуру, а заработать на хороших преподавателей не хватает времени.

Все это она говорила не столько мне, сколько себе. Но у меня, как говорится, аж дух захватило. За двенадцать своих учебных лет, включая детский сад, я еще ни от кого не слышал, чтобы он «терпеть не мог всю эту халтуру».

— Как это у тебя не хватает времени? Что, у тебя тазобедренная артерия порвалась? Не паникуй — у тебя целых пятнадцать секунд в запасе.

Она снова рассмеялась и взглянула на меня. На какую-то секунду, но взглянула и увидела. Она посмотрела на меня не для того, чтобы увидеть, как она выглядит в моих глазах, она посмотрела, чтобы разглядеть меня. А это редкость, по собственному опыту знаю.

Уже тогда у меня сложилось впечатление, что с этой девушкой редко шутят, что мои дурачества ей в новинку и что они ей нравятся. И ведь странно, что и я тоже до того дня не больно-то много дурачился. С малознакомыми людьми — а в их число входило практически все человечество, за исключением моих родителей, Майка Рейнарда и Джейсона Соэра, — я или совсем не разговаривал, или говорил исключительно на серьезные темы, что тут же отбивало у моих собеседников всякую охоту продолжать разговор. Но я все же мужчина, а мне кажется, что в наш век особи мужского пола почти инстинктивно предпочитают легкомысленное поведение. Девушки хихикают над многим, хотя в сущности своей они, по-моему, всегда серьезны. А парни тем временем валяют дурака, насмешничают, все обращая в шутку. С Майком и Джейсоном — они, пожалуй, ближе всего подходили под определение «мои друзья» — мы всегда все высмеивали. Мы ни о чем не говорили всерьез. Ну разве что о спорте. Правда, больше всего нас занимал секс, но и о сексе мы не говорили серьезно — так, рассказывали неприличные анекдоты, или пижонили друг перед другом знанием сексологической терминологии: в своих разговорах разбирали женское тело на взаимозаменяемые детали, как если бы оно было машиной. По части анекдотов я преуспевал, а вот в терминологии был слабоват.

Но, должен вам признаться, в пятнадцать лет я не знал еще, что такое «иметь девчонку». Я думал, что это означает ходить гулять с нею, сидеть в кино, хорошо проводить время, посещать вечеринки, в общем, что-то в этом роде. Кое-что я, конечно, знал о жизни, но никак не связывал с этой фразой. Так что, когда Майк, который был более меня развит физически, сообщил нам, что он «поимел девчонку», я спросил:

— Ну и чем вы занимались?

Он воззрился на меня и спросил:

— А чем, по-твоему, мы могли заниматься?

И больше никогда в жизни я не чувствовал себя таким дураком. Даже сейчас, записывая этот эпизод на пленку, чувствую, что краснею. Майк тогда многим ребятам рассказал, как я его спросил: «Ну и чем вы занимались?» — вот смеху-то было! Постепенно все это забылось, да и я подсуетился — у меня всегда наготове была целая серия соленых анекдотов для поддержания разговора с Майком и Джейсоном. Как я теперь понимаю, это спасло меня от завтраков в одиночку.

Еще несколько слов о смешном и серьезном: частенько со временем все меняется. Взрослые женщины порой выдают потрясающие остроты, а взрослые мужчины становятся вдруг смертельно серьезными. Вот у моего отца не осталось ни капли юмора. Он добрый человек, но шуток не понимает. И в то же время я своими ушами слышал, как мама и ее подруга Биверли хохотали на кухне до слез, так, что чуть не задохнулись. И смеялись-то они над какой-то глупостью, которую сотворила эта самая Биверли. Слыша их всхлипы, я и сам не мог удержаться от совершенно беспричинного смеха — просто получал наслаждение от того, что смеюсь.

Так вот, было ужасно приятно видеть, как эта девушка смеется над моими дурацкими шутками, и я продолжал:

— Мне кажется, что тебе надо принять две таблетки аспирина и наложить шину на артерию. Заскочи-ка ко мне завтра со своей ногой. У нас есть трехногий кентавр, так ему необходима пересадка[21].

И дальше в том же духе. То есть так же плоско. А она смеялась, пока я не выдохся. И тогда я спросил:

— Как это у тебя нет времени? Ты что, работаешь?

— Я даю уроки.

Я не помнил, на каком инструменте она играет, а спросить не решился.