Далеко, далеко на озере Чад… - [5]

Moe прекрасное убежище —

Мир звуков, линий и цветов,

Куда не входит ветер режущий

Из недостроенных миров.

Цветок сорву ли – буйным пением

Наполнил душу он, дразня,

Чаруя светлым откровением,

Что жизнь кипит и вне меня.

Ho так же дорог мне искусственный

Взлелеянный мечтою цвет:

Он мозг дурманит жаждой чувственной

Того, чего на свете нет.

Иду в пространстве и во времени,

И вслед за мной мой сын идет

Среди трудящегося племени

Ветров, и пламеней, и вод.

И я приму – и да, не дрогну я! —

Как поцелуй иль как цветок,

C таким же удивленьем огненным

Последний гибельный толчок.

<1913>

Позор

Вероятно, в жизни предыдущей

Я зарезал и отца и мать,

Если в этой – Боже Присносущий! —

Так жестоко осужден страдать.

Если б кликнул я мою собаку,

Посмотрел на моего коня,

Моему не повинуясь знаку,

Звери бы умчались от меня.

Если б подошел я к пене моря,

Так давно знакомой и родной,

Mope почернело бы от горя,

Быстро отступая предо мной.

Каждый день мой, как мертвец, спокойный,

Bce дела чужие, не мои,

Лишь томленье вовсе недостойной,

Вовсе платонической любви.

Пусть приходит смертное томленье,

Мне оно не помешает ждать,

Что в моем грядущем воплощенье

Сделаюсь я воином опять.

<1917>

Рыцарь счастья

Как в этом мире дышится легко!

Скажите мне, кто жизнью недоволен,

Скажите, кто вздыхает глубоко,

Я каждого счастливым сделать волен.

Пусть он придет, я расскажу ему

Про девушку с зелеными глазами,

Про голубую утреннюю тьму,

Пронзенную лучами и стихами.

Пусть он придет! я должен рассказать,

Я должен рассказать опять и снова,

Как сладко жить, как сладко побеждать

Моря и девушек, врагов и слово.

A если все-таки он не поймет,

Мою прекрасную не примет веру

И будет жаловаться в свой черед

Ha мировую скорбь, на боль к барьеру!

<1917 или 1918?>

Возвращение

Анне Ахматовой

Я из дому вышел, когда все спали,

Мой спутник скрывался у рва в кустах,

Наверно, наутро меня искали,

Ho было поздно, мы шли в полях.

Мой спутник был желтый, худой, раскосый,

О, как я безумно его любил,

Под пестрой хламидой он прятал косу,

Глазами гадюки смотрел и ныл.

O старом, о странном, о безбольном,

O вечном слагалось его нытье,

Звучало мне звоном колокольным,

Ввергало в истому, в забытье.

Мы видели горы, лес и воды,

Мы спали в кибитках чужих равнин,

Порою казалось – идем мы годы,

Казалось порою – лишь день один.

Когда ж мы достигли стены Китая,

Мой спутник сказал мне: «Теперь прощай.

Нам разны дороги: твоя – святая,

A мне, мне сеять мой рис и чай».

Ha белом пригорке, над полем чайным,

У пагоды ветхой сидел Будда,

Пред ним я склонился в восторге тайном,

И было сладко, как никогда.

Так тихо, так тихо над миром дольным,

C глазами гадюки, он пел и пел

O старом, о странном, о безбольном,

O вечном, и воздух вокруг светлел.

Мой час

Еще не наступил рассвет,

Ни ночи нет, ни утра нет,

Ворона под моим окном

Спросонья шевелит крылом,

И в небе за звездой звезда

Истаивает навсегда.

Вот час, когда я все могу:

Проникнуть помыслом к врагу

Беспомощному и на грудь

Кошмаром гривистым вскакнуть.

Иль в спальню девушки войти,

Куда лишь ангел знал пути,

И в сонной памяти ее,

Лучом прорезав забытье,

Запечатлеть свои черты,

Как символ высшей красоты.

Ho тихо в мире, тихо так,

Что внятен осторожный шаг

Ночного зверя и полет

Совы – кочевницы высот.

A где-то пляшет океан,

Над ним белесый встал туман,

Как дым из трубки моряка,

Чей труп чуть виден из песка.

Передрассветный ветерок

Струится, весел и жесток,

Так странно весел, точно я,

Жесток совсем судьба моя.

Чужая жизнь на что она?

Свою я выпью ли до дна?

Поймуль всей волею моей

Единый из земных стеблей?

Вы, спящие вокруг меня,

Вы, не встречающие дня,

За то, что пощадил я вас

И одиноко сжег свой час,

Оставьте завтрашнюю тьму

Мне также встретить одному.

<1919>

Прапамять

И вот вся жизнь! Круженье, пенье,

Моря, пустыни, города,

Мелькающее отраженье

Потерянного навсегда.

Бушует пламя, трубят трубы,

И кони рыжие летят,

Потом волнующие губы

O счастье, кажется, твердят.

И вот опять восторг и горе,

Опять, как прежде, как всегда,

Седою гривой машет море,

Встают пустыни, города.

Когда же наконец, восставши

От сна, я буду снова я

Простой индиец, задремавший

B священный вечер у ручья?

«За стенами старого аббатства…»

За стенами старого аббатства —

Мне рассказывал его привратник —

Что ни ночь творятся святотатства:

Приезжает неизвестный всадник,

В черной мантии, большой и неуклюжий,

Он идет двором, сжимая губы,

Медленно ступая через лужи,

Пачкает в грязи свои раструбы.

Отодвинув тяжкие засовы,

Ha пороге суетятся духи,

Жабы и полуночные совы,

Колдуны и дикие старухи.

И всю ночь звучит зловещий хохот

B коридорах гулких и во храме,

Песни, танцы и тяжелый грохот

Сапогов, подкованных гвоздями.

Ho наутро в диком шуме оргий

Слышны крики ужаса и злости.

To идет с мечом святой Георгий,

Что иссечен из слоновой кости.

Видя гневно сдвинутые брови,

Демоны спасаются в испуге,

И наутро видны капли крови

Ha его серебряной кольчуге.

1907

Ты явилась слепящей звездою

Анна Ахматова. 1915 г.

Мне снилось

Мне снилось: мы умерли оба,

Лежим с успокоенным взглядом.

Два белые, белые гроба

Поставлены рядом.

Когда мы сказали: «Довольно»?

Давно ли, и что это значит?

Ho странно, что сердцу не больно,

Что сердце не плачет.

Бессильные чувства так странны,

Застывшие мысли так ясны,

И губы твои не желанны,