Далёкий выстрел - [11]

– Но вырос я не в деревянном доме. И вокруг меня много лет ходили одни Лакоты. Я слышал их песни. Я скакал по тропе рядом с ними.

– Это всего лишь время. Оно решает свои задачи. Оно беспощадно. Оно строит и ломает. Подумай хорошенько. Надо делать выбор. Я свой сделал. Время твоих примитивных дикарей прошло. А от цивилизации никому не скрыться. Если ты уйдешь к индейцам, Бак, то эта громадина, – Билл кивнул на выстроившихся солдат, – сомнёт тебя вместе с твоими краснокожими. Человек гораздо сильнее животных, а индейцы – те же звери, разве что объясняются на человеческом языке. Поверь мне. Цивилизованный человек, как бы его ни воротило от этой мысли, должен растоптать туземцев, иначе как он сумеет продвинуться в глубь страны, как сумеет построить города, если путь ему преграждают топоры и стрелы? Решайся, Бак Эллисон…

4

Хосе Луис происходил из крестьянской семьи северной Мексики. Случилось однажды, что его мать – тогда ещё полногрудая девушка с привлекательным лицом – попалась на глаза изголодавшемуся по женщинам американскому солдату. В результате скоротечной любовной схватки на песчаном берегу прозрачного ручья была заложена жизнь Хосе. Правда, отец его тут же поплатился жизнью, погибнув под ударом острого мачете в руках родителя изнасилованной красавицы. Несчастный солдат не успел даже вскрикнуть, как кровь его залила обнажённое тело юной мексиканки. Пролитая кровь отца кипела в Хосе неуёмной страстью вампира. Он жаждал убивать, сам не понимая причины. Страсть к убийствам просыпалась в нём постепенно и привела его в армию, где он получил винтовку и с ней вместе возможность безнаказанно стрелять в людей. Особенное удовлетворение он находил в отстреле индейцев. Он хотел быть полнокровным американцем, но мексиканская порода мешала ему. Индейцев же он поставил на ступень ниже себя, превратив их в животных, и это позволило ему ощутить себя человеком.

Однажды он отсёк кусок мяса от ягодицы застреленного индейца и запихнул его в рот. Это не доставило ему удовольствия или удовлетворения, но ему показалось, что он сумел добраться до вершины ненависти к дикарям.

– Их можно пожирать так же спокойно, как оленя или буйвола, – заявил он.

С тех пор он просто помешался на дикарях. Они мерещились ему повсюду. Он видел их лица за каждым валуном, за всяким стволом дерева и даже за дощатыми углами казармы. Он ждал встречи с ними с нетерпением обезумевшего любовника, карауля их подолгу за стенами укрепления и отстреливая их, как страшных ядовитых змей.

Бак Эллисон увидел его случайно в полумиле от форта, когда Хосе сидел верхом на трупе голого индейца и неторопливо (со смаком и со знанием дела) рассекал тело мертвеца. Было в нём что-то от довольного повара, который умело разрезал сочный пирог на равные доли. Синяя форма Хосе пропиталась кровью и стала чёрной. Жужжали мухи. Солдат был настолько увлечен своим занятием, что не услышал подошедшего к нему со спины Эллисона. Следопыт беззвучно извлёк широкий охотничий нож и с силой воткнул голубую сталь в жилистую шею мексиканца. Тот упал на растерзанное тело индейца без единого звука. Он умер, как его отец, не успев осознать собственную смерть.

Бак дважды сунул нож в мягкую землю, очищая сталь от крови…

Армейская жизнь не обещала никаких развлечений, поэтому охота превратилась в излюбленное занятие служивых. Особенное удовольствие солдаты получали от стрельбы по «краснокожим бестиям», из-за которых они были вынуждены прозябать в глуши. Они приравнивали индейцев к обыкновенным животным, но не без причины считали их мишенью более сложной, нежели олень или лось, поэтому записи о подстреленных индейцах выделялись особенно.

Сидя у тлеющих углей рядом со старым траппером, Бак рассказал об убитом мексиканце. Старик, увидев на лице Эллисона удивление и гнев, хмыкнул и покрутил тёмными пальцами пышные седые усы.

– Ты вырос в племени, друг, и для тебя здешняя жизнь привычна. Чтобы тебя не загрыз волк, нужно научиться лакать с ним из одной лужи, и для тебя это норма. Тебе привычно держать ухо востро. А им, – траппер кивнул в сторону солдат, – всё здесь чуждо и ненавистно. Они останутся чужими этой земле, навсегда чужими, как бы ласково ни светило солнце. Они ненавидят этот мир, потому что он слишком жесток, на их взгляд. Они боятся такой жизни и хотят уничтожить её любым способом, пусть даже сами при этом превращаются в животных. – Траппер замолчал и неторопливо сделал себе самокрутку. Огонь красными отсветами шевелился на его морщинистых щеках. Казалось, невидимые человеческому глазу призраки танцевали на его лице, оставляя светящиеся следы на морщинистой коже старика. – Ты же слышал не раз, что индейцев называют животными. Оно, конечно, недалеко от истины. Краснокожие – разумные звери. Но и городской народ, эти проспиртованные толстобрюхи, всякие там клерки, полицейские и прочие разные – тоже звери. Только они, на мой взгляд, худшие из зверей, они – заболевшие животные, обезумевшие животные. Что тут поделать? Так, видно, задумана эта жизнь. Мы, живя в лесах и горах, разговариваем с Землёй на понятном друг другу языке. Они же, городские твари, не знают этого языка. Они глухи к голосам листвы, травы и воды, бегущей в ручьях. Городская болезнь сделала их глухими и слепыми. Что можно требовать от них?