Далёкие милые были - [75]

Эпизод с туристами снимали целую неделю, в одной из сцен был задействован Олег Ефремов. Когда весь материал для фильма отсняли и начался монтаж, Юрий Павлович целиком вырезал наш туристский эпизод – он оказался ненужным для картины. Вот как в кино бывает. Многие режиссёры свидетельствовали: фильм рождается при монтаже. А вот и ещё одно близкое по смыслу утверждение: «Отсеки всё лишнее от камня, и получится скульптура»[48].

В начале августа вызвали на студию им. Горького в группу «Люди и звери». Мне вручили билет на поезд до Севастополя и сколько-то суточных. Зашёл во ВГИК – благо рядом. Встретил очень красивую Таню Иваненко (с тех пор как я видел её в последний раз, она стала ещё краше). Поделилась, что снова штурмует наш институт. Зашли мы с ней в аудиторию, она почитала кое-что из своей программы. Я ей что-то там посоветовал и пожелал удачи. И в этот раз она таки Тане улыбнулась – её приняли.

И Лёнька Нечаев тоже поступил. Ему выпало учиться с Таней Иваненко, Олей Гобзевой, Станиславом Говорухиным. А вот по части мастеров курс оказался невезучим. Набирал студентов Ю. С. Победоносцев, довольно скоро его сменил Б. П. Чирков, но не прошло и года, как на его месте оказался Яков Сегель. Мастерская, по примеру всех герасимовских, была объединённая – режиссёры учились вместе с актёрами. Где-то в середине второго курса Сегель предложил Лёньке перейти учиться на режиссёра.

Экспедиция фильма «Люди и звери». Город Севастополь. Гостиница «Севастополь». Меня поселили в маленький (зато одноместный!) номер. До съёмок ещё три дня. Роль свою я знал назубок, причём не только свой текст, но и за партнёров тоже. Купался, загорал, но роль ни на секунду не отпускала. Что-то ещё мне хотелось привнести в неё, изобрести что-нибудь – шутка сказать, у самого Герасимова буду сниматься.

И вот этот день наступил. По-моему, я всю ночь накануне не спал: всё репетировал, прокатывал внутри себя одну сцену за другой. И… перетрудил – зарепетировал, замучил роль напрочь.

Снимать начали на Графской пристани. Операторская бригада стелила рельсы для тележки с камерой, устанавливала осветительные приборы. И, наконец, позвали меня на репетицию… Вот сейчас вспоминаю, и страшно становится… Лёгкая и в движении, и в слове Жанна Болотова и рядом я – ещё юнец, но уже безнадёжный Актёр Актёрыч. Сергей Аполлинариевич недоумевал, что со мной происходит. Он и объяснял, и даже показывал – а я, как в тумане, ничего понять не мог, хоть убей… Всё мне стало мешать: слишком припекавшее солнце, равнодушно-холодные глаза оператора Рапопорта, умиление Коли Двугубского, любовавшегося своей Жанной. Я куда-то провалился – это именно и был мой провал. Хотел я всех удивить, какой я незаурядный – и показал, что бездарь, тупой, как валенок. Герасимов съёмку отменил.

Я побрёл куда глаза глядят. Оказался у гастронома. Зашёл, купил бутылку – решил залить горе вином. В гостинице выпил стакан, надкусил яблоко, завалился на кровать – кошки на душе скребут. Стук в дверь. Открываю – Герасимов.

– Можно?

– Конечно, Сергей Аполлинариевич.

– Ну, да… Я так и подумал, – указал он на бутылку.

– Сергей Аполлинариевич, не знаю, что со мной, – чуть не заплакал перед ним, – я готовился, репетировал, работал…

– До кровавых мозолей души… Бывает. Перегрузил. Это нестрашно. Теперь надо встряхнуться, сбросить всё надуманное и стать самим собой. Пойди, искупайся, отдохни и вечером приходи к нам с Тамарой Фёдоровной. И порепетируем, и поужинаем.

Когда Учитель ушёл, я расплакался. Вроде бы и не ревел – а слёзы ручьями текли. Пошёл к морю, искупался, погулял.

Вечером пришёл на репетицию. Жанна тоже там оказалась. Герасимов предложил нам повторить текст трёх проходов по городу, а сам сел за соседний стол и стал что-то вписывать в сценарий. Я без напряжения, вполсилы подавал свои реплики, Жанна с лёгкостью отвечала. Так мы с ней три сцены и прошли. Герасимов встал:

– Вот так вот и играй.

– Так просто?

– Это, кум, совсем не просто. У тебя такая база наработана – она не может исчезнуть. Только её играть не надо, как не надо играть и результат. А играть надо… – Герасимов сделал паузу.

– Процесс… – произнёс я.

– Совершенно справедливо. Всё хорошо. Пошли ужинать на балкон.

На следующий день свои, неудавшиеся накануне, сцены я щёлкал, как семечки. Отсняли несколько сцен, всё время делая не больше двух дублей. За день мы сняли двухдневную норму и вышли к вечеру на режимную съёмку. Режим бывает утренний и вечерний. Вечерний – это сумерки, но даль ещё хорошо просматривается, и тут каждая минута на счету.

В сцене, где Таня даёт Юре адрес, пропустили такую деталь, как бумага (сгодился бы любой клочок, но откуда ему взяться у моего героя?). Герасимов задумался: как быть? И тут мне вспомнилось, как в детстве в очереди за хлебом я протягивал ладошку, чтобы на ней записали номер.

– Сергей Аполлинариевич, а пусть мне Таня напишет адрес на ладони, а в сцене с отцом я ему ладонь покажу.

– Браво, Сергиус, – улыбнулся Герасимов с благодарностью. А присутствовавшая на съёмочной площадке Тамара Фёдоровна захлопала в ладоши:

– Умница, Серёжа!

Я ожил. Вдруг все стали родными и близкими, и даже оператор Рапопорт смотрел явно дружелюбно.