Далече от брегов Невы - [15]

Дамы решили немного задержаться и избрали для возвращения другую дорогу — более лёгкую, пригодную для экипажей. С ними остался и дядька Пушкина — Никита.

Привычные татарские лошади уверенно ступали по каменистой дороге. «Что ни шаг вперёд, то дорога труднее, и места живописнее… Седые облака, как растянутая вата, перепоясывали Яйлу. Мы иногда поднимались к ним, находились в области туч, и платье обмокало на нас как после сильного дождя. Вёрст десять спускаешься до деревни Никиты; от неё до мыса того же имени, дорога идёт крутым спуском версты на две и более, сквозь густой лес… Деревья в три обхвата, шелковичные, ореховые, гранатовые, фиговые и множество других… Дикий виноград вьётся около них и на ветвях чужих кладет тяжёлые грозди свои, которых бы сам не в силах был сдержать… Но дикость исчезла; передо мною Никитский сад, устроенный уступами на мысе». Так описывает дорогу от Гурзуфа до Никитского сада Муравьёв-Апостол.

Сквозь девственный Ай-Данильский лес добрались до Никитского сада — одной из достопримечательностей Южного берега Крыма. Здесь на открытом воздухе росли удивительные деревья, «коими гордятся южные края Европы». Здесь были «школы деревьев», «рассадники» и оранжереи. Крымские старожилы, известные ещё с глубокой древности кевовые и терпентиновые деревья, соседствовали с выращенными в «школах» маслинами, смоковницами, грецким орешником, шелковицей, яблонями, грушами, вишнями, гранатами. Пробковый дуб и земляничник, кедр и гималайские сосны. Каких только редкостных деревьев не увидели здесь!

Сад был совсем молод. Его заложили в 1812 году. Власти рассчитывали, что казённый Никитский сад станет снабжать наилучшими саженцами крымских помещиков. Но директор сада, энтузиаст и учёный, мечтал превратить его в ботаническое чудо, в чём весьма преуспел, несмотря на неудовольствие и сопротивление начальства.

Этого самоотверженного, одержимого человека звали Христиан Стевен.

Стевен… На Пушкина пахнуло Лицеем. Как тесен мир… Здешний Стевен доводился старшим братом их лицейскому Стевену, добродушному увальню по прозвищу Швед.

В тот же день миновали Ялту — маленькую деревеньку на берегу моря. Поднялись в гору к населённой греками Аутке и, минуя небольшие татарские селения Ореанду, Кореиз, Мисхор, добрались до Алупки, где и заночевали.

У Алупки колёсная дорога кончилась. Дальше шла узкая опасная горная тропа с крутыми поворотами, подъёмами, спусками, часто заваленная камнями — следы недавних обвалов.

Между Симеизом и Кикинеизом пришлось особенно трудно. Здесь в полной мере оценили путешественники превосходные качества татарских лошадей, которые, ступая с камня на камень, озираясь, останавливаясь, балансируя, с величайшей осторожностью выбирали путь. Иногда, на крутизне, умные животные садились на задние ноги, скрещивали передние и так съезжали вниз.

Проехав селение Кикинеиз, увидели Чёртову лестницу (Шайтан-Мердвен), по которой предстояло подняться на Яйлу.

Лестница не зря звалась Чёртовой. Пробитая в ущелье почти отвесно, длиною в полверсты, она пугала десятками крутых поворотов и высотой своих ступеней. Проводник велел спешиться. «По Горной лестнице, — рассказывал Пушкин, — взобрались мы пешком, держа за хвост татарских лошадей наших. Это забавляло меня чрезвычайно и казалось каким-то таинственным, восточным обрядом».

Перевалив через Яйлу — главный горный хребет Крыма, — спустились в Байдарскую долину.

К Георгиевскому монастырю подъехали засветло. Древняя маленькая обитель примостилась на уступе скалы высоко над морем. Домик настоятеля, несколько келий, прилепившихся к горе. Над ними тёмные провалы полуосыпавшихся пещер — жилища прежних отшельников… Службу монахи справляли в небольшой церкви, золотой крест которой был виден издалека. Все строения соединяла узкая, высеченная в скале терраса с ветхими перилами. Она висела над бездной. С неё можно было любоваться морем, прибрежными утёсами и скалами, о которые с яростью разбивались волны.

От монастыря к морю вела крутая лестница, тоже вырубленная в скале.

«Георгиевский монастырь и его крутая лестница к морю оставили во мне сильное впечатление», — рассказывал Пушкин.

Заночевали в монастыре. Утром неподалёку на мысе Феолент осмотрели древние развалины. «Тут же видел я баснословные развалины храма Дианы…» Развалины считались остатками храма богини луны, покровительницы охоты — Дианы, которая у греков звалась Артемидой. С этим храмом связывали миф об Ифигении. Пушкин помнил его ещё с лицейских времён. В предании говорилось, что Ифигения была дочерью царя Агамемнона — предводителя греческого войска в Троянской войне. Агамемнон на охоте застрелил священную лань Артемиды. Разгневанная богиня мешала грекам плыть к Трое. Чтобы умилостивить Артемиду, Агамемнон решил принести ей в жертву свою дочь Ифигению. Но на жертвенном алтаре богиня подменила девушку ланью и, окутав Ифигению облаком, перенесла её в Тавриду, где сделала жрицей в своём храме. По обычаям тавров все чужеземцы, потерпевшие кораблекрушение и попавшие в их страну, приносились в жертву Артемиде. Такая же участь ждала и брата Ифигении — Ореста, и его друга Пилада. Не узнав сперва брата, Ифигения всё же сжалилась над прекрасными юношами, пообещала спасти одного из них, предоставив им самим решить, кто станет жертвой. Тут-то и проявилось всё благородство Ореста и Пилада, их великодушие, их взаимная привязанность: каждый стремился пожертвовать собою, чтобы спасти друга…