Дахут, дочь короля - [50]

— О, Граллон, Граллон, будь осторожен с Ними! Мы не должны тебя потерять!

Он крепче прижал ее, погладил и пробормотал слова утешения. То, чего она видит, ему не досягаемо; но ему не стоит говорить ей об этом, правда? Он успокоит жену как только сможет, а потом вновь встанет на защиту ее, и Дахут, и Иса, тихо произнося имя Митры. Ее объятия перетекли в дикие, стремительные поцелуи, вместе со стремлением быстрее избавиться от одежды, пока они не очутились вдвоем на полу.

II

Факелы на бульварах и фонари вдоль улиц, у их подножий ночь превратилась в сияние восхода, освещая путь идущей вперед золотой молодежи, а Дахут ждала их за воротами дома своего отца.

В Исе пульсировала заунывность арфы и флейты, сердцебиение барабана, приветствуя тех, кого принцесса пригласила танцем прогнать тьму, чтобы утреннее солнце смогло увидеть, как ярко сверкает радость Дахут — победа ее отца. Золотом вспыхивали крылья орла и бронзой открытая дверь, по отполированному полу дворца неслись колесницы, в сонном ладане воздуха возвышались колонны, а свет лампы в распущенных волосах Дахут превращался в живое золото.

Шелковые рубашки и пурпурные подолы струились, ниспадали и вертелись в круговороте, там, где кружились танцоры, мерцало серебро и тлел янтарь.

Смеялась музыка, и смех пел вокруг пар, а впереди всех шла Дахут, быстрейшая из быстрых. Знатные девушки были прекрасны, а отбивающие веселый такт мужчины — красивы. Приятной неожиданностью могло стать тесное объятие или поцелуй украдкой; но перед глазами молодых людей сияла звезда Дахут. Кел Картаги, внук Сорена, дотрагивался до ее руки и талии. Затем с оживленной поспешностью танец отнял ее у партнера. Дальше она качнулась к Бараку Тури, дальше еще ко многим другим. Так Дахут оставляла на своем пути шлейф радости и горя.

Когда музыка приостанавливалась, возбужденный гость мог передохнуть, выпить вина, или поболтать, или пофлиртовать, или просто посплетничать. Карса старался сохранять римскую невозмутимость, пока Дахут в кольце других мужчин отмечала празднество. Шотландец Томмалтах внаглую расталкивал поклонников плечами, пробираясь к ней, усмиряя любого, кто пытался возразить, волчьим оскалом, заготовив слова, журчащие, как бордовые струны арфы; затем стоило Дахут бросить на него мимолетный взгляд, и он немел. Свободные от обязанностей легионеры, поспешившие на ее зов, защита чести их Удачи, стояли рядами вдоль стены, вооруженные и в яркой экипировке той войны, которую выиграли, и взгляд Будика выслеживал Дахут, как молодой месяц выслеживает солнце.

Вскоре музыка ожила опять, и танец возобновился. Красный, золотой и пурпурный цвета удвоились, неустанная радужная сеть, до тех пор, пока не стали бледными западные звезды и полосой не посеребрел восток, тогда Дахут пригласила молодежь Иса на пир вслед за собой.

Потом она вывела их подышать рассветным воздухом. Свет ласкал ее стан и сверкал в волосах. Она взяла свою компанию на городскую стену, и с Башни Ворона Дахут смотрела через морс.

III

Когда Грациллоний со своими спутниками вышел за Северные ворота, луна еще не взошла, но хватало света звезд. Пепельно светилась Редонская дорога и глухо отзывалась под их шагами. Однако, когда они миновали поворот и свернули на восток, все погрузилось во мрак. Над холмами кучей нагромоздились облака, черные, как в лоне земли. Усиливающийся ветер, подгоняя их, издавал резкий звук и нес холод, и в западном направлении слышен был звук грома.

Мьютон Росмертай, исанский суффет и Лев Митры, вздрогнул.

— Какой-то ненормальный шторм на той стороне в такой час, — сказал он. Они проходили мимо Заброшенного Замка. Он сделал жест в сторону руин. В ответ снизу прокричали разбившиеся об утесы волны.

— Мы на службе у богов, — упрекнул его Грациллоний.

— Другие боги злятся.

— Меж ними всегда война, — сказал Кинан. — А мы — солдаты.

— Я не боюсь, я — не напуган, — настаивал Мьютон. В неясном дрожащем свете им было видно, как он надулся. Он был рьяным новообращенным, быстро продвигающимся в Мистериях за преданность и мастерство. И тем не менее он был только торговцем специями, никогда не пересекавшим воды и нс участвовавшим в сражениях. — Я лишь хотел узнать, все ли из нас мудры, может лучшей службой было бы обратить внимание на предостережение тех, кому также дано на это право.

— Солдат не задаст вопросов по поводу приказов, — сказал Верика, которого Грациллоний сделал своим Вестником Солнца. — Он их выполняет.

— И скрывает свое ворчание от комиссариата, — засмеялся Кинан.

Грациллонию от разговора стало неловко. Маклавий избавил Отца от приказа замолчать, заставив людей задуматься:

— Что мы споем? Хорошая дорожная песня скоротает мили. Гимн Митре, а?

Он пелся на латыни, как большинство митраистских гимнов в Западной империи. Один за другим они подхватили его, люди четырех высших званий и полдюжины солдат.

Братья, солдаты Армии, вот и начался наш марш.

А пред нашими рядами летит Солнечный Орел.

Сердцами овладели торжественные звуки. Вскоре уже не имело значения, что небо темно, а ветер начинает жалить лица каплями дождя.

Было не слишком далеко до места встречи, которое описывал Руфиний. Там, где тропинка выходила на дорогу, стоял кров пастуха, по ночам обычно покинутый. Там ждали четверо других послушников, под предводительством озисмия Льва Ронаха. Они приготовили две повозки, запряженные мулами, как и пожелал Грациллоний. Одна была полна предметов, накануне незаметно вывезенных из города, на другой везли кучу дров. Из убежища Руфиний вывел быка, купленного им в Озисмии. Вместе с ним был новый член прихода, шотландец Томмалтах, пока только Ворон, но взятый на эту миссию потому, что лучше всех справился бы с животным, если бы то стало опасным.