Да сгинет день... - [30]

Мэри прошла в свою комнату. Она знала, что Джордж вернется только после одиннадцати. Поэтому, услышав стук калитки и шум шагов на дорожке, очень удивилась.

В дверь осторожно постучали. К Мэри никто никогда не заходил, и она перепугалась.

— Кто там?

— Шш! — прошептал голос за дверью. — Это всего лишь я — миссис Гундт.

Мэри открыла дверь, и миссис Гундт вошла на цыпочках, прижимая палец ко рту.

— Где у вас кресло? — шопотом спросила она. От нее исходил резкий запах чеснока.

Вид миссис Гундт определенно говорил о том, что она порядком выпила: глаза лихорадочно блестели, лицо пылало. Никогда раньше Мэри не замечала у нее улыбки, но на этот раз миссис Гундт улыбалась.

— Так, значит, вот где вы живете, Мэри, — сказала она снисходительным тоном. Мэри спокойно смотрела на старуху. — Я как раз проходила мимо и решила зайти.

— Это очень мило с вашей стороны. Не хотите ли чаю?

— Может быть, немного погодя. У вас, наверное, найдется выпить что-нибудь похолоднее?

— Боюсь, только вода.

— Отлично. Я люблю воду, хотя доктор советовал мне для желудка пить иногда водку. — Миссис Гундт посмотрела на ту часть стены, где сырость, просачиваясь с потолка, образовала уродливые темные пятна плесени. — У меня больной желудок, — заявила она.

— У нас в доме нет водки, — извиняющимся тоном сказала Мэри.

— Но ваш муж мог бы приносить немного домой.

— Боюсь, что нам это не по карману.

Миссис Гундт хихикнула, потом кокетливо взглянула на Мэри и снова хихикнула. Краска со щек ее исчезла, лицо стало похоже на оскаленный череп.

— Послушайте, дорогая моя, вашему сыну, кажется, неплохо живется в Уиннертоне, правда?

— В Уиннертоне?

— НУ да, ведь он там. Не так ли?

— Кто вам сказал?

— Вашему мужу не следует оставлять на виду его письма. Будет очень жаль, если кому-нибудь взбредет на ум написать директору школы, что мать мальчика, ну, скажем, слегка темнокожая, а брат его — еще темнее.

— Если вы пришли сюда, чтобы оскорблять меня, — гневно сказала Мэри, — то лучше уходите сейчас же.

— Не сердитесь, дорогая, — утешительно проговорила миссис Гундт. — Ваша тайна останется тайной. — Она кивнула головой и заулыбалась. — Но имейте в виду, Энтони следовало бы проучить. Говорят, будто он стыдится вас. Срам и позор — после всего того, что вы для него сделали.

Миссис Гундт встала.

— Кстати, вы могли бы повлиять на своего мужа, чтобы он позволял мне брать иногда водку. Мистер Гундт человек очень ограниченный. Он не способен вести дела, совсем не способен.

Старуха вдруг икнула.

— О, господи, опять изжога, — сказала она и ткнула в живот Мэри. — Кстати, вы немного располнели. Уж не беременны ли снова, а?

Мэри не ответила, она прекрасно держала себя в руках — этому научила ее горькая жизнь, но на лице ее читалось негодование.

— Надеюсь, что нет‚ — продолжала старуха. — В интересах дела этого допустить нельзя. Нам пришлось бы расстаться тогда с вашим мужем. — Миссис Гундт снова улыбнулась, обнажив зубы. — Я просто пошутила. А тецерь мне пора идти. Так вы не забудете поговорить с мужем, нет?

Когда Рэн так пренебрежительно обошлась с Энтони, он почувствовал себя несчастным, и в душе у него словно что-то дрогнуло. Только голос Рэн, ее взгляд могли успокоить его. Он спустился вниз к запруде и стал медленно шагать по окаймляющей ее полосе светлого песка. Разные мысли приходили Энтони в голову и слагались в рифмы; он поспешно вернулся в дом и записал то, что придумал. Энтони прочитал — не понравилось, кое-что подправил, переписал стихи заново и озаглавил: «Девушке, которая умеет чувствовать». Он оставил свое сочинение на ее письменном столе и быстро вышел из комнаты. От волнения у него все внутри дрожало.

За ужином она и вида не подавала. Но когда пили кофе, взгляды их на минуту встретились, и ему показалось, что в глазах ее блеснула мягкая улыбка.

Прослушав молитвы, он вышел в сад. Там Рэн, как он и надеялся, подошла к нему.

— Спасибо, Энтони, — голос ее ласкал, словно ветерок. — Мне понравились ваши стихи.

— Я прощен? — спросил он.

— Конечно. — Она взяла его руку и дружески пожала ее.

В следующие дни они часто вместе ездили верхом и, пока лошади отдыхали, читали друг другу стихи из поэтической антологии.

Ему нравилось быть рядом с этой девушкой, говорить с ней, слышать ее смех. Его чувство к Рэн стало настолько глубоким, что он почти забыл о своей трагической тайне. Ничто не напоминало ему о ней в обстановке безмятежной радости, окружавшей его. Но однажды за ужином положение изменилось.

XXII

— Сторм де Вэт, — как-то вечером заметил за столом Тео, — сказал, что нам нужна республика. Англичане портят кафров; только африкандеры знают, как с ними обращаться. Пожалуйста, не принимайте это на свой счет, — добавил он, повернувшись к Энтони, — но я действительно склонен согласиться в этом со Стормом. Вы, англичане, портите кафров, да и цветных. Некоторые из них даже идут учиться в университеты...

— А почему бы и нет? — горячо возразила Рэн. — Они способные и очень прилежные люди. Я знаю одного туземца, который недавно получил диплом с отличием. — Она осуждающе посмотрела на брата. — В обоих вопросах ты сильно ошибаешься.