Да будет воля Твоя - [4]

Не важно, кто я такой, важно, что я знаю и как я вам об этом расскажу.

Как читатель, я всегда считал, что повествование само устанавливает связь между собой и своим адресатом, индивидуальная фокусировка и повествование от первого лица свидетельствуют лишь о выборе художественных и семантических средств, но ни к чему не обязывают. Способ выражения особенной роли не играет, главное – завладеть читателем. Его вниманием. Его личными переживаниями. Но в сущности, то, что остается, воздействие эмоций, сохранившихся и пробужденных в памяти книгой, каждый читатель определяет самостоятельно, согласно собственной эмоциональной шкале. В этом смысле данная книга ускользает из-под контроля своего автора, несмотря на все пущенные в ход приемы для надзора за ее воздействием.

Я уточняю это, чтобы вы поняли: когда в этой истории я говорю непосредственно от себя, я делаю это с единственной целью – преодолеть главную ее трудность, которую я решился переложить на бумагу, а именно представить финал так, чтобы у читателя не осталось гнетущего чувства разочарования и недоверия, а, напротив, пришло понимание его революционного значения. Мое периодическое появление кажется мне оправданным, подобно информации непроверенной, но снимающей напряженность повествования. Своего рода амортизатором, чем-то вроде гида, продублированного переводчиком. Я искренне верю, что из взаимосвязи между главными действующими лицами этого повествования складывается Великая История, что герои создают ее, фрагмент за фрагментом, искусно соединяя ее с переживаниями, сопутствующими каждому в нашей реальной жизни.

Это история о власти, что язвит нам душу, о нарушениях непреодолимых запретов, о пути в погибель. И о гражданском поступке во имя большинства, во имя справедливости. Но прежде всего это портрет маленького городка. Моего городка.

Карсон Миллса.

Вы можете взять любую карту американского Среднего Запада, даже слегка потертую, найти на ней отдаленную сельскую местность, где есть невысокие холмы, несколько речушек и горстка широких лесополос, и поставить палец туда, где вам хотелось бы найти Карсон Миллс. В нашем городке нет ничего особенного, он появился на земле в то время, когда, повинуясь железной дороге, человек разбивал свои эдемские сады быстрее, чем сам Господь Бог создавал мир. Среди бесконечных холмистых равнин дороге требовался участок, где можно хранить необходимые стройматериалы, участок для хранения рельсов, шпал, болтов и гаек, составлявших в то время кровеносную систему страны. Хлипкие бараки для рабочих жались друг к другу, палатки обрастали досками и дранкой, на одних участках растили овощи, на других разводили скот, чтобы кормить всех этих людей, а в скором времени здесь высадились девицы, чтобы вечера проходили веселее, появился алкоголь, чтобы согревать сердца, а какая-то церковь быстренько подсуетилась, начав надзирать за всеми и всем напоминать, что их души могут погрязнуть во грехе. В то время городки возникали просто так, на ровном месте. За несколько месяцев. Мы были землей возможностей и случайностей, где человеку достаточно внимательности и умения не упустить шанс. Именно поэтому мы и сегодня, я уверен, являемся самым мобильным народом. Переезд из Цинциннати в Кливленд или из Джексонвилла в Портленд в поисках коммерческой выгоды заложен у нас в генах, средний американец переезжает несколько раз за свою жизнь, и не только для того, чтобы поменять квартиру. Это априори превращает нас в самую главную кочевую нацию в мире. Мне всегда было забавно слушать людей, называющих цыган городскими паразитами.

В наши дни в Карсон Миллсе проживает всего несколько тысяч жителей, что по современным критериям относит его к разряду крошечных городков, а некоторые и вовсе считают его деревней. Однако это не означает, что за десятилетия, прошедшие со времен золотого века поездов, наше население уменьшилось, нет, ведь по прежним стандартам мы считались, скорее, крупным городом. Правильнее будет сказать, что мир за пределами Карсон Миллса вырос, разрослись другие городки, и, как ни крути, вся нация развивалась, в то время как Карсон Миллс оставался тем, чем был всегда. Немного похожим на мальчишку, который видит, как его школьные товарищи с годами взрослеют, пока сам он продолжает оставаться мелкотой. В конце концов такой парень замыкается в своем углу, перестает общаться с внешним миром и предпочитает жить в своем ритме, так как вокруг нет никого, кто был бы на него похож. Именно так и поступил наш Карсон Миллс: замкнулся в себе, следил, чтобы никто не покушался на окружавшие его леса, на ведущие к нему километры пустынных дорог, и спокойно жил в соответствии со своими традициями.

И все же это прекрасное местечко для жизни. Здесь все друг друга знают, и привычки каждого отсчитывают дни с уютной регулярностью метронома. Городской центр, застроенный маленькими деревянными домиками, словно сошедшими с кадров черно-белого кино; главная улица, Мейн-стрит, на которой все встречаются; тихие жилые пригороды, словно пребывающие в летаргии, в окружении полей, пастбищ, где кормятся свиньи и быки, и лесистых холмов, служащих границей от внешнего мира, – вот так выглядит наш городок. Что касается политики, в Карсон Миллсе обсуждать нечего, мы все республиканцы, а ежели кто не согласен, может валить отсюда. И так из поколения в поколение. Мэр, как и шериф, удерживают свои мандаты, и оба знают всех жителей по именам. Единственным предметом для ссор, способным разобщить обитателей города, являются церкви. Лютеранская и методистская. Каждый делает свой выбор, у каждой церкви своя паства, а между ними непроницаемая стена, какой нет даже между белыми и цветными: в Карсон Миллсе для вашей характеристики очень важно, с какой колокольни вам толкуют учение Господа. Лично я остерегусь выносить оценку той или другой церкви, это было бы несправедливо. Но могу утверждать, что именно церковные разногласия лежат в основе этой истории, по крайней мере, мне так кажется. Ибо любой, кто бы ни являлся свидетелем столь запутанного дела, тянущего на настоящий роман, знает: всегда сложно определить точную причину, зафиксировать исходную точку. Только в беллетристике можно отлить в конкретную форму любое событие, любое действие, любую фразу, превратить их в символический тотем и сделать из них начало своего романа.