Да будет воля моя - [41]

— У вас не было шансов понять это, — замечает Ханна.

— Нет, ни малейших. Он даже отказался поговорить со мной в последний раз.

— А вас уже однажды бросали так, что вы ничего не поняли, правда?

— Вы имеете в виду мою мать. — Дерия за это время уже поняла механизм их бесед. Ей регулярно приходит в голову, что терапия не будет на нее действовать, потому что она видит ее насквозь. Как гипноз, который зачастую больше не срабатывает, если человек имеет представление о том, как он действует на мозг. — Это было совершенно другое. Я могла жить, смирившись с решением моей матери. Она была молодой, это было выше ее сил, и она не хотела ребенка. Что тут непонятного?

— Ребенку, наверно, должно быть очень трудно понять это, — замечает Ханна.

Дерия думает, что она была особым ребенком, но прозвучит слишком высокомерно, если произнести это вслух. Неужели не каждый человек верит в то, что он особенный? Ханна, например, с ее индейскими амулетами и отказом проводить сеансы терапии в закрытых помещениях. Дерия молчит, потому что знает, что Ханна вскоре сменит тему.

— Вы говорите, — начинает Ханна, как и ожидалось, — что мысль о том, что Якоб лишь изображал перед вами ваши счастливые отношения, доставило бы вам боль.

Дерия кивает. Ей до сих пор больно.

— Вы можете представить себе, что так все и было? — осторожно спрашивает Ханна. — Прежде чем ответить, подумайте о том, что прошло уже много времени. Вы были молоды, и он — тоже. Люди делают глупости, когда они такие молодые. Они принимают неправильные решения, потому что правильные кажутся им еще хуже.

— Я никогда не была наивной, — говорит Дерия, — я была молодой, конечно, но уже тогда не считала других людей лучше, честнее или дружелюбнее, чем они были на самом деле. Скорее наоборот. Я, даже совсем маленькая, не была особенно любезной и ни от кого не ожидала, что он будет более приятным, чем я сама.

— Однако Якоба вы описали как сплошное совершенство.

— И именно поэтому я всегда искала какие-то несовершенства во всем этом совершенстве. Я все видела, но тем не менее до того дня не могла и подумать, что он мне врет. Якоб был честным, он был самым честным человеком, которого я когда-либо знала. Единственным честным человеком. Он вообще не умел врать. Он вынужден был накачать себя шнапсом, чтобы признаться, что он меня бросает. В трезвом состоянии он никогда ничего передо мной не изображал.

— Хм, — протяжно произносит Ханна. — Значит, вы думаете, что он на выпускном празднике был как бы не самим собой?

— Да. Он показался мне чужим, словно его подменили. Все было совершенно сюрреалистично.

— Иногда одна сцена в воспоминаниях меняется и представляется далекой от того, что было на самом деле.

Дерия решительно качает головой:

— Я знаю. Но я могу действительно вспомнить, как это было. Четко и ясно.

— И именно это заставляет меня предполагать, что вы все же этого сделать не можете, — отвечает Ханна и улыбается, не глядя на Дерию.

— Вы уже начинаете смеяться надо мной? — Дерия не ощущает злости, всего лишь некоторое раздражение. Да, это было достаточно давно.

— Нет. Понимаете, ваши воспоминания, собственно, не могут быть такими четкими. Вы должны помнить о двух картинах, которые накладываются друг на друга, — похожие картины, но не одинаковые, понимаете?

— Это вы должны мне объяснить. — Теория Ханны звучит по-новому и пробуждает интерес у Дерии.

— Представьте себе сцену в театре. Это детский театр, и в нем играют актеры, на которых надеты яркие, бросающиеся в глаза маски. На одном представлении их видят только счастливые дети, которые знают и любят театр. Следующее шоу абсолютно идентично, только в этот раз публика состоит из травмированных детей, которые раньше в театре не были. А теперь представьте себе, как обе группы реагируют на представление и что они после этого рассказывают о нем.

Дерия понимает, к чему клонит Ханна. Первая группа, наверное, воспримет представление с восторгом, а вторая будет бояться артистов. Они будут видеть то же самое, но потом будут вспоминать о нем совершенно с противоположных точек зрения.

— Вы, Дерия, и есть эта публика, но у вас есть одна особенность. Вы в ходе представления меняете группу и превращаетесь из поклонника театра в травмированного ребенка. Вы видели представление с обеих точек зрения. Две картины, которые в ваших воспоминаниях накладываются друг на друга. Одна из них, вероятно, становится более доминирующей по сравнению с другой, но обе картины все еще существуют параллельно. Пусть их даже можно узнать по расплывшимся краям или неправильной тени.

— А если нет? — спрашивает Дерия. — Если там действительно нет нечетких изображений?

— Тогда что-то тут не так, — отвечает Ханна. — Принципиально не так.

На это Дерия не находит ответа. Она только может задать себе вопрос: возможно, те семьдесят евро, которые она платит Ханне за час консультации, могли бы найти и лучшее применение. Она могла бы сходить в театр. Может быть, вместе с Якобом.

— Вы никогда не заставляли его сталкиваться с этим, — неожиданно говорит Ханна. — Вашего Якоба. Вы никогда не спрашивали его, почему он бросил вас ни с того ни с сего.