Д'эволюция - [7]

Отпрыски Мазуров постепенно перестали посещать чудаковатого дедушку, соседи уж не заходили на чаек как прежде, даже окрестные кошки не жаловали Марфу, когда она выходила поутру в магазин.

Развязка наступила неожиданно и скоро.

Как-то ранним воскресным утром, Евгений Степанович вышел к столу в пижаме, что в последнее время было для него нехарактерно, и веселым, приветливым голосом, сообщил, что чувствует себя превосходно. Бросив подозрительный взгляд на пижамные штаны мужа, Марфа не обнаружила и следа былой эрекции (ах, если б она знала, что хитрый старик примотал свой неугомонный орган к ноге изолентой!). В честь своего выздоровления, Евгений Степанович, предложил жене приготовить праздничный ужин, и пригласить на него все семейство. С радостью, старушка согласилась.

К вечеру собрались гости. Артем, сын Мазуров, пришел не один, но с рыхлой своей женою и дочкой Дуняшей. Брат Евгения Степановича, Борис Степанович, человек большого ума, также прибыл с супругою, и с бутылкой дешевого коньяку. Также присутствовала соседка Варя и еще несколько человек, чьи имена в этой истории слишком незначительны, а потому и называть их не следует.

Гости собрались в назначенный час. Евгений Степанович встречал каждого из них у порога, жал руку, обнимал и даже несколько раз прокатил брата на закорках как в былые времена. Одет он был в футболку с растянутым воротом и тренировочные штаны.

За столом много шутили и пели. О былом недомогании Евгения Степановича, старались не упоминать.

Хозяин же стола без устали балагурил. Смех его, веселый и такой молодой разносился по квартире, вселяя в сердца гостей задор и бодрость.

Ближе к концу застолья, старик, впрочем, помрачнел и о чем-то задумался…. Вскоре, встал, и похлопывая родственников по плечу, принялся бочком семенить к своей комнате.

— Ты куда, Женек? — забеспокоилась Марфа.

— Надо. — сурово ответил муж и потусторонняя улыбка озарила его уста.

Ужом проскользнув в спальню, он закрылся изнутри на ключ, но вскоре вышел, красный как помидор.

Марфа ахнула! Старик переоделся в костюм, нацепил зачем-то пенсне в золотой оправе, взгляд имел блуждающий и дикий. Нос его находился в постоянном шевелении, лицо искажала глумливая гримаса.

— Загляну-ка я в СОРТИР! — заявил он, глядя при этом на Марфу, — Авось, найду кой-чего, — и гадко подмигнул.

— Женек… — прошептала старушка, сползая со стула, — Ты чего, Женек?..

— Авось найду! — упрямо буркнул старик, — Найду или нет, я тебя спрашиваю?!

— П-папочка, тебе пло-охо? — растягивая слова на Прибалтийский манер, пискнул сын с другого края стола.

— Евгений! — взвизгнула соседка Варя.

Лишь внучка Дуняша, не мигая глядела на деда. Ей виделся Апокалипсис.

— Так что там, с какашками? — ехидно спросил Евгений Степанович. Штаны его грозно раздувались.

Раздался звон. Это жена Артема гулко упала в обморок, мордою прямо в тарелку.

За столом наступила тишина.

Старик поглядел на гостей с горечью.

— Вот, оно, значит как. — произнес наконец он. На глазах у него выступили слезы, — Значится так… Так вот, живешь с человеком всю жизнь… и ведь не допросишься! — и ровным голосом, не мигая, вперив взгляд в жену.

— Проститутка!

Развернулся по солдатски и бросился в туалет.

Секунды, показавшиеся многим вечностью, за столом царила немая сцена. И вот уже, зароптали, загомонили гости, вскакивали со стульев, бросали салфетки в недоеденные салаты, гурьбой неслись к запертой двери туалета, тесня друг друга, стучали, бухали кулаками в неподатливое дерево, сиплыми голосами молили старика одуматься…

Лишь молчанье было им ответом.

В конце концов дверь вышибли.

И остановились как вкопанные.

Ибо Евгений Степанович повесился.

По брюкам его расплывалось зловещее пятно, а лицо искажала гримаса утробного блаженства небытия.

И тогда, вдалеке, за тридевять земель раздался скорбный вой. То выла Дуняша-ведь ей одной была ведома истина.

Уличный разносчик

По утрам, Олежка бродил по пустым улицам города, загребая ногами пушистый снег. То и дело, он останавливался, разевал пасть и орал:

— Зра-азы! Зразы!

И протягивал слепым окнам поднос с мерзлыми зразами.

Ранние прохожие сторонились мальчугана, справедливо считая его юродивым. Даже старуха Панацеевна, что по слухам выращивала у себя дома дерево, в точности напоминающее профиль Даниила Андреева, истово крестилась, заслышав лающий его голос.

— Зра-азы! — выгавкивал он, вместе с клубами черного дыма.

Ближе к девяти, мальчик садился подле дома развратного дворника, и жрал горстями твердые зразы, причмокивал с наслаждением, грыз их крысиными зубами. В такие мгновенья, когда город уже проснулся, но все еще нежится в лучах наступившего утра, когда девицы, стоя у окошек, напоказ выставляют налитые груди, когда вечно черные от ненависти кочегары, стайками гнойных рыб, выползают из своих нор, лицо его становилось почти человеческим. Он жевал механически, и представлял, что на самом деле грызет крышку своего гроба.

— Так и жизнь пройдет, — пришептывал Олежка, — а я не повзрослею. Матушка меня оставила, отец пьет, а я один на целом свете, во тьме и в космическом пространстве. Скоро и мой черед придет, а я ведь не продал еще ни одного зраза, не был женат, не нажил врагов.