Д'эволюция - [31]

— Эк, вы батенька заговорили, — Воронцов хмыкнул и недоуменно посмотрел на травинку, зажатую в руке, — У вас выходит неоспоримая диллема, впрочем, конфликтная в самой сути своей.

Они помолчали. Раннее солнце лишь слегка посеребрило воды Инжихи, насытило их светящейся жизнью. Ленивый шершень, по делам пролетавший мимо, с любопытством прошелестел над блюдцем с турецкими сладостями, и сделав выбор в пользу цветов, полетел дальше. Где-то вдалеке, за тридевять земель, пел соловей, и тонкое, изящное пение его вплеталось в саму ткань пробуждающегося мира.

— Вот она, мгновенная, сиюминутная благодать, — прошептал Кушаков, глядя на золотящуюся реку, — хочется сказать…

— Ежели хочется, не стесняйтесь, mon bonbon, — елейно засипел Воронцов, — молвите.

— Пизда….-Кушаков аж зажмурился от всепоглощающей сладости, — Пиз-да!

— Прелестно, а как сочно! Слово то — отменное, семантическая основа богата, фонетическое звучание идеально. А сколько деривативов!

— Верно! Пизда есть форма исконно русская, несмотря на то, что корни ее восходят к нашим родичам, скифам. Пизда есть производное от слова «пес». Подобного рода сравнение отнюдь не уникально, в частности, английское обозначение схожего феномена выражается словом «cunt», являющимся своеобразным деривативом от слова «coon», то бишь — енот. Ассоциации животных с сексуальным значением прослеживаются и в других языках, а именно — греческом и латыни.

Впрочем, некоторые исследователи придерживаются на этот счет иного мнения. Так-то, считается, что слово «пизда», быть может является производным от слова «Пустота», этимологически с ним связанным, что в свою очередь позволяет предположить некоторую взаимосвязь между самой концепцией Дао и обсуждаемым понятием.

— Ваши познания удивительны! — промурлыкал Воронцов, — однако мне кажется, что научные изыски в данном конкретном случае несколько излишни, ибо особую прелесть данному слову, более того, данному социальному феномену, если не чуду, придает именно его звучание, насыщенное и сочащееся внутренней наполненностью. Неоспоримую изюминку пизде придает сочетание звонких согласных з и д, в обрамлении соответствующих гласных, что, несмотря на отсутствие шипящих…согласитесь, шипящие в данном услучае были бы излишними, так вот, несмотря на отсутствие шипящих, создает ощущение своеобразного звука, впрочем не глухого, нет, а скорее, напоминающего гудение шмеля в июльский полдень.

— Воистину, славен Бог! — Кушаков что есть силы хлопнул себя по колену, — ибо много есть чудес на свете, неведомых нашим мудрецам…

— Друг мой, Горацио, — мудро улыбнулся Воронцов, — God works in mysterious ways, поверьте Сереженька, на кажду секунду времени, отпущенного нам, у него есть свой, неведомый, и в то же время, единственно верный план. Что, кстати, напоминает мне о другом, столь же славном слове, присутствующем в нашем великом языке, и слово это…

— ХУЙ! — рассмеялся Кушаков, — Хуй, Андрей Михайлович! Верно? Угадал ли я ваши экзистенциалии?

— Esse homo! Устами младенца… Вижу, драгунский полк пошел вам на пользу, друг мой. В Вас появилась невиданная мною ранее зрелость. А ведь и хуй, слово древнее и многогранное. Есть гипотеза, согласно которой, слово это ведет свою долгую историю непосредственно от слова «кий» или «киль», обозначающего любой выступ на теле. Более того, согласно той же гипотезе, славный князь Кий, основоположник града Киева, звался вовсе не Кий, а Куй, или, в современной транскрипции — Хуй, что вовсе не оскорбляет величие его деяний и не преуменьшает его заслуги.

— Полноте, Андрей Михайлович! Ваши изречения ироничны без меры, вы верно смеетесь надо мною. Васм ли не знать, что «хуй» происходит от праславянского «хоуй». Глубокие истоки хуя прослеживаются в индоевропейском корне «ksuoj»-, который сохранился в слове «хвоя».

— Ах, Сереженька….ах, шалун! А ведь можешь, можешь, когда захочешь! Чувствуется образование!

Воронцов усмехнулся в бороду и погрузился в раздумья. Солнышко припекало уж вовсю, воздух загустел и наполнился тем, присущим лишь летним месяцам ароматом, что отзывается в самом естестве человеческом неизьяснимым блаженством. Инжиха заискрилась, засверкала милионном огней, заплескала весело телом своим, словно столичная кокетка. Соловьиные переливы неслись теперь со всех сторон, вибрируя и перекликаясь в летнем упоении…

— А ведь я Вам, Андрей Михайлович, дурака загоню под шкурку, — с ленцой произнес Кушаков, — Вы как есть, бархотка. Вас жопить надобно всенепременнейше.

— Как же ты вмандячился, афедрон, — Воронцов пригубил чай, — Спрячь хохотунчик, чичеряка и не хуети шантрепиздюцию, распермать!

— Что же это Вы вздумали? Никак ноздрю мне пощекотать хотите? — Кушаков залился румянцем.

— Погрею так уж и быть, твою фуфлыжку, — ласково хрипанул Воронцов, растягивая слова, — обсеменю чухана, лялька ты моя, живоглотка!

— Покажите мне….покажите мне свой Кнахт! — осмелился Кушаков.

— Позже, батенька, позже, пейте чай… Не побрезгуйте. Вот печенье, собственного приготовления. Ах, Сереженька, в мире столько красоты, столько истинной сладости….нам бы хоть толику… Дыши глубоко, Сережа, запах этот в городе не почувствуешь, там лишь дым и грязь, вдыхай всей грудью…будешь потом вспоминать…и лето это, и Инжиху…и меня-старика…