Цыганский барон - [11]

— Простите меня, — торопливо проговорил он. — Я не имел права пользоваться вашим бедственным положением.

Насколько было бы проще, если бы он действительно воспользовался положением и овладел ею! Все было бы уже кончено! Горькая и насмешливая улыбка тронула губы Мары и тотчас же пропала.

— Полагаю, вы привыкли просыпаться и… видеть женщину в вашей постели.

— Только не такую, для которой у меня нет имени. Я не знаю, кто вы и чем занимаетесь.

— Я вам сказала…

— Я все прекрасно помню. Это создает некоторое затруднение, не так ли? Я мог бы щелкать пальцами или подзывать вас свистом, но, мне кажется, это было бы неловко для нас обоих. Всякая новая душа, приходящая в этот мир, нуждается в имени, и, как новорожденный младенец, появившийся на свет только вчера, вы можете рассчитывать на крещение сегодня утром. Как же мы вас назовем? «Дорогая» звучало бы слишком банально. «Милый друг» — преждевременно.

— Да, — подтвердила Мара, бросив на него взгляд, полный негодования и испуга.

Она еще не была его любовницей, его «милым другом», и хотя его слова явно были сказаны в шутку, чтобы разрядить обстановку, ее не оставляло опасение, что он догадался о ее тайной цели. Говорили, что он наделен прямо-таки звериным чутьем.

— Может, стоит назвать вас Клер, Каролиной, Клелией или Хлоей? Не всякому дано самому выбрать себе имя.

Велик был соблазн назвать ему свое собственное имя, но Мара не могла себе этого позволить.

— Я не знаю. Зовите меня, как хотите.

— Вы меня искушаете. Цирцея, языческая колдунья, превращавшая мужчин в свиней? Дафна, во имя любви превратившаяся в лавр? А может быть, прекрасная изменница Елена?

— Не стоит так углубляться в древнегреческую мифологию. Может быть, вообще ничего не нужно? Может быть, я скоро вспомню свое имя.

— А может быть, и нет.

Как отвратительна эта фальшь! Мара опустила ресницы.

— Как это ни банально, пожалуй, я буду называть вас Ше-рй — дорогая.

— Как вам угодно.

— Вы голодны?

— Не очень.

— Но вчера вечером вы ничего не ели… разве что до того, как попали к нам. У вас жар?

Он протянул руку и пощупал ее лоб. Лишь огромным усилием воли она удержалась, чтобы не отшатнуться.

— По-моему, нет.

— Нет, — согласился он, убрав руку. — Что же могло бы разжечь ваш аппетит? Соловьиные язычки? Средиземноморские акриды в вине, открывающем врата сердца?

— Нет, — Мара содрогнулась от отвращения.

— Ну тогда, может быть, вы согласитесь на булочку и чашку кофе с козьим молоком?

Если он намеревался доказать ей, что простая пища лучше акрид в вине, ему это удалось. Когда она кивнула, он улыбнулся, плавным движением выскользнул из постели и начал одеваться. Мара упорно смотрела только на свои руки, остро ощущая, как горят ее щеки. Он спал голым. Она так и думала, но думать — это одно, а знать наверняка — совсем другое. Сильный, мужественный, полный жизни, этот человек как будто излучал величие, дарованное ему королевским титулом. Он провел с ней ночь в одной постели, но не тронул ее. Она чувствовала себя униженной и как будто вдвойне виноватой. Надо было сделать что-нибудь — все, что угодно! — чтобы его привлечь, но использовать мужчину, да еще такого внимательного по отношению к женщине, было бессовестно. Увы, ничего другого ей не оставалось.

Подавленное настроение, вызванное его обходительностью, не развеялось, когда Родерик вышел из шатра. Мара пыталась убедить себя, что он хотел ее, но ей пришлось ему отказать: все произошло слишком быстро. Не могла же она отдаться ему вот так сразу, в первую же ночь? Но он так спокойно принял ее отказ… От человека избалованного, привыкшего, как она полагала, всегда получать желаемое, можно было ожидать какого-то проявления досады, вспышки недовольства, попытки настоять на своем. В ней, конечно, говорила оскорбленная гордость. Возможно, он сам себе казался настолько важным, что просто вообразить не мог, как это женщина могла ему отказать. Разве что по какой-то исключительной причине.

При мысли об этом Мара улыбнулась. Нет, все дело в том, что его интерес к ней оказался мимолетным, преходящим… она просто попалась ему по пути. Она отказала, и он ничуть не расстроился. Вот и все. Она не сумела воспользоваться шанеом, который судьба бросила ей прямо в руки. Вряд ли ей выпадет еще один такой счастливый случай.

День выдался сырой и холодный, поэтому Мара выпила кофе с булочкой в постели. Завтрак принесла та же девушка, что уже прислуживала ей накануне. Пока Мара завтракала, она достала иголку с ниткой и, действуя не слишком умело, зашила порванное платье. Мара оценила ее великодушный порыв и поблагодарила, а молодая цыганка застенчиво улыбнулась в ответ. Они разговорились, и Мара узнала, что телохранители принца и большинство цыган покинули лагерь этим утром и отправились искать следы кареты, которая привезла ее сюда, расспрашивая по дороге всех, кто мог ее видеть.

Цыгана Луку строго расспросили обо всем, что он видел и слышал. Он сказал, что карета была запряжена четверней серых коней, хорошо подобранных в масть, но без форейторов. Карета была наимоднейшей формы и такая новая, что блестела лаком даже в темноте. Каретные фонари были погашены, поэтому цвета он не разглядел. Голос мужчины, не грубый, но сердитый, что-то громко выкрикнул в тот самый момент, когда Мару вытолкнули на дорогу. Дверца тут же снова захлопнулась, и экипаж стрелой полетел вперед. Сначала Лука подумал, что из кареты выкинули труп. Он решил не спешить. Когда она застонала и с трудом поднялась на ноги, он заметил под плащом белое платье и понял, что это женщина. Она направилась в сторону цыганского лагеря, и он не стал ей мешать: пусть принц разбирается с ней сам.