Цветы в огне войны - [35]

– Вы грубо нарушили военную дисциплину и еще оправдываетесь, за это полагается расстрел без трибунала. За нарушение воинской дисциплины в военное время вы приговорены к расстрелу немедленно, а те двое – на особое распоряжение командования отряда.

Чернявого отвели в сторону, подальше от мирных жителей. Он просил о помиловании, взывал к справедливости, ведь воевал он без нарушений.

– Если мы все начнем отдыхать, не соблюдая воинскую дисциплину, мы сразу же проиграем войну. Немцы только и ждут, что мы ослабнем и сдадимся. Ты именно был назначен старшим в группе, и от твоего решения зависели ваши действия, – ответил ему командир.

Его привязали к дереву, старший дал команду: «Приготовиться!!!».

Анатолий – так звали этого партизана – попробовал зайти за дерево. Он до конца понял серьезность своего положения и был в панике. Стреляющий партизан двигался по кругу за ним, целясь из винтовки.

– Не стреляйте, я прошу вас, вы же не каратели, я искуплю вину.

Но старший был неумолим и приказал привести приговор в действие немедленно. Наконец раздался выстрел, стреляли два партизана. Один из них, видимо, промахнулся, а пуля второго попала Анатолию в голову. Голова откинулась назад, слетела в снегчерная шапка, он повис на веревке, привязанный к дереву.

Дед Гриша, наблюдавший за эпопеей, воскликнул:

– Какая же это справедливость? Самосуд какой-то!

Оказывается, все жители наблюдали за этим спектаклем, разыгранным при людях.

Дуняша, стояла у своей землянки и навзрыд рыдала:

– Прости меня, это я виновата во всем.

Никто не понимал, почему свои партизаны поступают так жестоко, стреляют в своих.

Старший услышал, как дед отозвался о справедливости наказания и сказал ему, уходя:

– А ты, старый, не понимаешь воинской дисциплины и ее важности, молчи. Да, похороните бойца, предайте его земле.

Он приказал связать вместе двух провинившихся партизан и дал всем приказ двигаться в отряд, где с ними разберутся. Сам вскочил на коня, и они двинулись в путь.

– Ладно, кати отсюда, похороним, все ж, божий человек, пусть тебя совесть мучает, если она у тебя есть, – недовольно вслед говорил дед Гриша.

Партизана похоронили на том же месте, где его расстреляли, между двух сосен. Дед Сибиль и дед Борма помогали копать могилу. Они сбили из жердей гроб и небольшой крест. Убиенный был расстрелян за нарушение воинской дисциплины. Но все же потом ходили слухи, что командир недолюбливал этого красивого, стройного молодого, но строптивого партизана, и вот представился случай свести с ним счеты.

Отец Александр отслужил молебен по убиенному партизану. Таня, как всегда сбегала в лес, принесла букетик калины и положила на могилку. Утром она увидела рядом со своим букетиком другой букет из тростника, его положила Дуняша.

Пройдет много-много лет и Таня, рассказываю своему сыну об этом случае добавит, что партизан был очень похож на артиста Боярского. В глазах Татьяны сверкали и гасли блики войны, а по лицу текли слезы. Тяжелая это память – память войны…

Партизан-интернационалист

Где-то в середине марта в оконце землянки постучались. Наталья Григорьевна подумала: «Кто бы это мог быть?», – и отворила дверь. На пороге стояли партизаны, их было четверо. Одного из них она признала, он был из местных, остальные были ей незнакомы. Один из них был одет по-особенному, да и говорил не по-русски. Как оказалось, он был испанцем, и воевал с партизанами против немцев.

Они объяснили, что цель их прихода в убежище – навестить мирных жителей, поддержать их духом. Чтобы они знали и верили, что скоро закончатся их мучения. А вообще они в этих местах с целью разведки.

Наталья гостеприимно пригласила их сесть в скромном убежище. Они уселись на лавку за столик. Хозяйка захлопотала, подогрела жидкую похлебку, заварила чай из трав, но предупредила:

– Соли мы давно не видели, да и привыкать стали без нее.

Один из партизан развязал свой вещевой мешок и выложил на стол хлеб, банку тушенки, кусок сала, немного соли, кусок сахара. Для мирных жителей, детей, живущих несколько месяцев в убежище, это оказалось сказочным сном, настолько все соскучились по настоящей пище. Девчонки сидели на нарах, было очень холодно и неуютно. Они во все глаза, с интересом смотрели на гостей.

Таню больше всего привлек молодой испанец по имени Гарсиа. Он был кудрявый, черноволосый, с постоянной доброй улыбкой на лице. Он хлебал похлебку и повторял: «Хорошо. Пойдет!».

Первым кто спросил о девушках, был Яшка, он знал девочек:

– А где наши красавицы? – наконец он разглядел их в сумерках. – Да вот же они, оказывается. Как дела, красавицы?

Тут в разговор вступил испанец:

– Меня зовут Гарсия, а твой имя? – на ломаном русском обратился Гарсия к Тане.

– Меня зовут Таня, – улыбнулась Таня в ответ и протянула ему руку.

Он взял ее в свою руку и поцеловал.

– А какая она, ваша Испания? Можешь рассказать? – спросила Таня.

Партизан Федор стал переводить с немецкого, на русский, Гарсиа знал немецкий:

– О, моя Испания – это очень красивая, теплая страна, очень много цветов и красивых деревьев, рядом море, много разных фруктов.

– А что ты делаешь здесь, когда идет война с немцами? – спросила Таня.