Цветы тянутся к солнцу - [8]

Споря о чем-то, они прошли к столу, застланному плюшевой скатертью. Хакимзян-бай достал из кармана газету, расстелил на столе и, тыча пальцем в газетный лист, стал что-то объяснять офицеру.

Газиза осторожно приоткрыла дверь и теперь слышала, о чем идет разговор.

Всего, что они говорили, она, конечно, не поняла, но одно поняла сразу: это были враги. Враги большевика Ершова, говорившего тогда на вокзале, враги кочегара Абдуллы, соседа Закиры, враги солдата, ночевавшего сегодня у них на сеновале, враги того доброго дяденьки, который прикрыл ее шубой на крыше вагона. А значит, они и ее враги, и мамины, и Совенка…

Тыча волосатым жирным пальцем в газету, Хакимзян-бай говорил сердито:

— Писать вы все мастера. А на деле что мы видим? Армия разваливается. На солдат больше нет надежды. Юнкера? Много ли их, юнкеров. Что юнкера без солдат?

— Будут солдаты, господин Хакимзян. Оружие достанем, были бы деньги. Ильясовы и Шаповаловы дали, знаю. И вы дали. И мой отец дал. Все знаю. Но этого мало. Попробуйте еще раз поговорите…

— Деньги? — рассердился Хакимзян-бай. — Да вы их на ветер бросаете. Вон, пожалуйте, средь белого дня сходку допустили. Позволяете разным мерзавцам глотку драть. А солдаты слушают…

— Что поделаешь, Хакимзян-абзы, — перебил офицер, — свобода.

— «Свобода»! — передразнил Хакимзян-бай. — Им свобода, а вам, значит, только и остается, что на балах танцевать? Работать нужно, молодой человек!

— Мы работаем, господин Хакимзян. Я вам по секрету скажу: сегодня ночью мы поймали нескольких птичек и заперли в каменную клетку… Один в сено закопался, а все равно нашли, раскопали.

Газиза тихонько ахнула. «Поймали, — подумала она, — поймали того солдата. Значит, мама нарочно сказала, что он сам ушел».

Забыв об опасности, девочка схватилась за ручку двери. Дверь скрипнула совсем тихонько, но этого было достаточно. Ее заметили.

— Воровать сюда пришла, мерзавка! — заорал Хакимзян-бай, схватив ее за руку. — Ты чья? Ты как сюда попала?

— Моя мама Фатыйха, прачка, — пролепетала Газиза.

— Эй, кто там есть! — крикнул Хакимзян-бай. — Куда вы смотрите, дармоеды? В доме воры, слышите — воры!

По красивой широкой лестнице Газизу за руку стащили вниз, ощупали ее карманы, поискали за пазухой. Ничего не нашли, конечно, но никто не верил, что она просто так зашла в дом.

Прибежала Фатыйха с мокрыми руками. Она, как утка, защищающая своих утят, схватила Газизу в объятия и, поворачиваясь во все стороны, повторяла:

— Зачем ей красть? Да она иголки чужой не возьмет. Зачем ей красть?

Газиза плакала навзрыд. Ей и себя было жалко, и маму, и того солдата, который сидит в каменной клетке. Слезы унялись только тогда, когда они с мамой шли уже назад домой, к базарной площади.

«Беда одна не ходит, — думала Фатыйха, вспоминая тревожный день. — От места теперь отказали. Ну да это еще не беда! Для двух рук всегда найдется одно дело. А руки еще крепкие. А то, что слава пойдет худая, вот это плохо. Дойдет до мужа. Что ему сказать? А до него дойдет сразу. Он и так с каждым днем все злее становится. Рот открывает, только чтобы поругать ее да Газизу. Одну Ханифу еще слушает без ругани, бережет после смерти любимого зятя. Может, Ханифу попросить поговорить с отцом? Да нет, все равно толку не будет. Не станет он слушать, никого не послушает. А может быть, не узнает? Ну как не узнает? Узнает!..»

— Мама, — оборвала невеселые мысли матери Газиза. — Мам, того солдата, который у нас ночевал, посадили в каменную клетку.

— Что ты, дочка, болтаешь? — откликнулась Фатыйха. — Тебе-то откуда знать, где тот солдат?

— А я слышала…

— Где тебе слышать такое?

— А я там, наверху, слышала. Офицер говорил Хакимзян-баю. Поймали, говорил, и посадили в каменную клетку.

— О аллах, — громко вздохнула Фатыйха, — что же это за напасти? Что за день такой несчастный? За какие грехи ты караешь меня, аллах?

Интересный сон приснился Газизе.

Будто Хакимзян-бай весь дом перевернул вверх дном. Он ищет Газизу и кричит, что она украла его рубашку. А Газиза будто стоит за шкафом, и Хакимзян-бай ее не видит. Потом пришел офицер и сказал, что рубаха висит на рогах у козы Хромого Хусаина, ее отца. Газиза выскочила из-за шкафа, прибежала домой, а у козы на рогах висит солдатская гимнастерка. И будто это того солдата гимнастерка, который у них на сеновале ночевал. И она будто понимает, что нужно поскорее спрятать гимнастерку, иначе всем будет плохо, но не может поднять ни руки, ни ноги. А офицер пролетел над ней и зеркалом пустил ей в глаза солнечного зайчика…

На этом месте Газиза проснулась, открыла глаза. В лицо ей светило яркое солнце.

И так хорошо стало, что нет ни Хакимзян-бая, ни офицера, и что туч на небе нет, тоже хорошо. По всей комнате бегают солнечные зайчики — и желтые, и красные, и фиолетовые, как в радуге…

Газиза подползла к краю нар, выглянула на улицу. И там тоже солнечно и весело, но, должно быть, холодно. Вон как нахохлились воробьи на крыше «Дунайской харчевни»! А вон мать Галии бежит мимо окна. А ветер так и рвет, так и треплет ее бешмет, словно сорвать старается.

Нет, хоть и светло, хоть и солнечно сегодня на улице, а Газиза посидит дома, поиграет со своими куклами.