Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - [28]
— Когда вынос? — спросил Хэ.
— Госпожа хотела бы на третий день совершить сожжение за городской стеной, — ответила Ван.
Подручные удалились. В этот вечер Цзиньлянь устроила угощение с вином. На другой день четверо буддийских монахов читали заупокойные молитвы, а рано утром, в пятую стражу третьего дня состоялся вынос. Гроб подняли подручные следователя. Проводить У Чжи вышли кое-кто из соседей. Одетую в траур Цзиньлянь несли в паланкине. Всю дорогу она притворно оплакивала кормильца. На пустыре сожжения усопших гроб с останками У Чжи предали огню, а пепел бросили в пруд. За панихиду и поминки расплачивался Симэнь Цин.
Вернувшись домой, Цзиньлянь поднялась наверх и установила табличку, на которой было написано: «Здесь покоится душа усопшего мужа У Старшего».[143] Перед табличкой была зажжена глазурная лампада, установлен золотой траурный стяг, разложены бумажные медяки, слитки золота и серебра и другие жертвенные предметы.
Старуху Ван вдова отправила домой, а сама в тот же день разделила ложе с Симэнем. Как только они не наслаждались наверху в доме У Чжи! Что там бывало — в чайной! Все украдкой да урывками. Теперь, когда У Чжи не стало, никто больше не мешал им быть вместе всю ночь. Вначале Симэнь Цин еще побаивался соседей. Зайдет, бывало, к старухе, у нее немного посидит. Со смертью У Чжи он брал с собой приближенного слугу и черным ходом проходил прямо к Цзиньлянь. Крепко они привязались к друг другу, прилепились — не разлучишь. Симэнь частенько дня по три, а то и по пять домой не заявлялся, отчего там царил беспорядок и недовольны были все домашние — от мала до велика. Ведь только попади к такой чаровнице в вертеп, себя же погубишь.
О том же поется и в романсе на мотив «Турачьи небеса»:[144]
Быстро летело время, как челноки сновали дни и луны. И вот прошло больше двух месяцев с того дня, когда Симэнь Цин впервые встретил Пань Цзиньлянь. Близился праздник начала лета.[146]
Только поглядите:
С зеленых ив свисали витые нити бирюзы, алели кругом румяны гранатов. Нежный ветерок колыхал покрывало, со свистом веер навевал холодок. Всюду встречали лето, у каждого над праздничным столом порхали кубки.
Возвратясь из храма духа-повелителя Тайшань — Великой горы,[147] Симэнь зашел в чайную. Старуха поспешно подала ему чаю и спросила:
— Далеко ль ходили, сударь? Что ж это вы госпожу-то не навестите?
— В монастыре был. Надо, думаю, в большой праздник ее повидать. Вот и пришел.
— Матушка ее родная, тетушка Пань, у нее в гостях. Кажется, еще тут. Погодите, я погляжу.
Старая Ван прошла черным ходом к Цзиньлянь. Та угощала вином свою мать. Завидев соседку, Цзиньлянь стала потчевать и ее.
— Вот кстати явилась, мамаша, — говорила она с улыбкой. — Присаживайся, выпей по случаю встречи чарочку да и за то, чтобы крепыш родился.
— Да у меня и мужа-то нет, — засмеялась Ван. — Откуда мне приплода ждать? Это вот тебе только наследником и обзаводиться — ты молодая, в самом расцвете сил.
— Говорят, молодые цветы красотою манят, а старые, поблекшие — плодами дарят.
— Слышишь, дорогая, — обратилась Ван к Пань Старшей, — как твоя дочка меня, старуху, обзывает? Я, говорит, оборванка[148] — поблекший цветок. Что ж, посмотрим, не понадобится ли ей завтра эта оборванка!
— Вы уж на нее не обижайтесь, — заметила та. — Она у меня с малых лет на язык остра.
Надобно сказать, что с тех пор как Ван свела Симэня с Цзиньлянь, ей, старухе, и впрямь целыми днями покоя не было: то на стол накрывала, то за вином бегала. Но и себя она, разумеется, не забывала: руки около них грела.
— Да, дочка у вас бойкая и сметливая, — расхваливала она Цзиньлянь. — Прекрасная женщина! Только какому счастливцу достанется?
— На то вы, почтенная, и сваха. На вас вся надежда, — заметила Пань Старшая, пододвигая сводне чарку и палочки.
Цзиньлянь налила вина.
Старая Ван осушила подряд не одну чарку, и лицо ее стало багровым. Чтобы не заставлять Симэня долго ждать, она подмигнула Цзиньлянь и, попрощавшись, пошла домой. Цзиньлянь поняла, что ее ждет Симэнь. Она постаралась поскорее отделаться от матери, и когда та ушла, прибрала комнату, зажгла благовония, унесла остатки трапезы и снова накрыла стол. Едва она приготовилась к встрече Симэня, как он вошел к ней через террасу. Хозяйка спустилась к нему навстречу, отвесила поклон, и они вместе поднялись наверх.
Надобно сказать, что сразу же после смерти мужа Цзиньлянь перестала блюсти траур, а табличку души покойного отставила в сторону и накрыла листом белой бумаги. Никаких жертвенных блюд перед алтарем новопреставленного мужа она не ставила. Только и знала краситься да румяниться. Одевалась она в яркие платья и, завлекая Симэня, предавалась с ним любовным усладам. Стоило ему оставить ее дня на два, на три, как она обрушивалась на него с руганью:
— Ах ты, негодный! Бросил меня на произвол судьбы, изменник. Где завел зазнобу, а? Я ему не нужна стала! Сиди, мол, себе одна, мерзни!
Впервые изданный в 1859 г. сборник Rubaiyat of Omar Khayyam познакомил читающую по-английски публику с великим персидским поэтом-суфием и стал классикой английской и мировой литературы. К настоящему времени он является, по мнению специалистов, самым популярным поэтическим произведением, когда-либо написанным на английском языке. Именно написанном — потому что английские стихи «Рубайат» можно назвать переводом только условно, за неимением лучшего слова. Продуманно расположив стихотворения, Фитцджеральд придал им стройную композицию, превратив собрание рубаи в законченную поэму. В тонкой и изящной интерпретации переводчик представил современному читателю, согласуясь с особенностями его восприятия, образы и идеи персидско-таджикских средневековых стихов.
Эта книга необычна, потому что необычен сам предмет, о котором идет речь. Евнухи! Что мы знаем о них, кроме высказываний, полных недоумения, порой презрения, обычно основанных на незнании или непонимании существа сложного явления. Кто эти люди, как они стали скопцами, какое место они занимали в обществе? В книге речь пойдет о Китае — стране, где институт евнухов существовал много веков. С евнухами были связаны секреты двора, придворные интриги, интимные тайны… Это картины китайской истории, мало известные в самом Китае, и тем более, вне его.
В сборник вошли новеллы III–VI вв. Тематика их разнообразна: народный анекдот, старинные предания, фантастический эпизод с участием небожителя, бытовая история и др. Новеллы отличаются богатством и оригинальностью сюжета и лаконизмом.
Аттар, звезда на духовном небосклоне Востока, родился и жил в Нишапуре (Иран). Он был посвящен в суфийское учение шейхом Мухд ад-дином, известным ученым из Багдада. Этот город в то время был самым важным центром суфизма и средоточием теологии, права, философии и литературы. Выбрав жизнь, заключенную в постоянном духовном поиске, Аттар стал аскетом и подверг себя тяжелым лишениям. За это он получил благословение, обрел высокий духовный опыт и научился входить в состояние экстаза; слава о нем распространилась повсюду.
В сборник вошли лучшие образцы вавилоно-ассирийской словесности: знаменитый "Эпос о Гильгамеше", сказание об Атрахасисе, эпическая поэма о Нергале и Эрешкигаль и другие поэмы. "Диалог двух влюбленных", "Разговор господина с рабом", "Вавилонская теодицея", "Сказка о ниппурском бедняке", заклинания-молитвы, заговоры, анналы, надписи, реляции ассирийских царей.
В сборнике представлены образцы распространенных на средневековом Арабском Востоке анонимных повестей и новелл, входящих в широко известный цикл «1001 ночь». Все включенные в сборник произведения переводятся не по каноническому тексту цикла, а по рукописным вариантам, имевшим хождение на Востоке.