Цветы осени - [34]

— Рад, что тебе здесь нравится, — говорит Пьер, принимаясь за еду. — Я не был тут со дня последней годовщины своей свадьбы. Мы и венчание праздновали в этом зале. Флора так захотела. Теща с тестем сняли для нас апартаменты Томаса Манна — самый красивый номер, с видом на море. Я покажу тебе его окна, когда выйдем.

Может, он и про первую брачную ночь мне расскажет? Ностальгию нужно держать при себе, как плохое настроение. В Бель-Иле я не потащила его на поле, где состоялась «блинная вечеринка» по случаю нашей с Луи свадьбы! Да я бы его и не нашла, столько домов там понастроили. Мы удовольствовались складными столами и стульями — ресторан нам был не по карману. Сами понимаете, брачную ночь тоже пришлось провести не в помпезном номере венецианского отеля.

— Мы каждый год приезжали сюда праздновать. Заказывали один и тот же столик, одни и те же блюда — те, что я взял сегодня. Я впервые здесь без нее. С тобой, — заключает он, беря Жюльетту за руку.

— Ты прав, это лучше, чем ничего.

Пьер не замечает иронии в голосе Жюльетты, она ей не свойственна. Жюльетта внезапно стала ревнивой, осознав себя «вторым составом». Я согреваю его старость, как теплое одеяло, я для него — не более чем компаньонка. Беря меня за руку, он думает о другой, умершей, у которой было сказочно прекрасное тело и манеры принцессы. На ее фоне я выгляжу такой незначительной, что он наверняка даже не чувствует себя неверным мужем.

Жюльетта намеренно причиняет себе боль, каждая ее мысль подобна удару хлыста по измученному сердцу, но она продолжает раскручивать зловещую карусель мрачных образов — как подросток, который безжалостно давит угри, а потом завороженно разглядывает изуродованное лицо.

Взгляд Пьера обращен внутрь себя. Он больше не видит Жюльетту, но продолжает говорить с ней, ему необходимо, чтобы кто-нибудь разделил его сладкие воспоминания о былой неотразимости.

Дохлая рыбина гипнотизирует Жюльетту со дна тарелки.

— Почему ты не ешь?

— От чего она умерла? Странно, что мы никогда об этом не говорили.

— Вечно ты отвечаешь вопросом на вопрос.

— А ты вообще никогда не отвечаешь на мои вопросы. Так от чего она умерла?

— Она не умерла. То есть умерла, но… не в медицинском смысле этого слова. Она умерла для меня в тот день, когда ушла.

— Мог бы меня просветить. Я считала тебя вдовцом.

— Я никогда не говорил ничего подобного. Да и вообще, какая разница?

Он решил, что умолчать — не значит солгать. Но главное… да, теперь я вижу — он любил эту женщину, хоть и утверждает обратное. Возможно, все еще ее любит и надеется, что она вернется. Я считала его сильным, а он оказался брошенным мужем, страдальцем. Мне достались объедки — то, от чего отказалась Флора. Лучшие годы жизни Пьер провел не со мной.

Официант убирает со стола, вопросительно косясь на тарелку Жюльетты: она даже не прикоснулась к изысканной еде. Интересно, у новобрачной аппетит был лучше? Жюльетта готова поспорить, что на десерт им подадут кусок свадебного пирога, испеченного по старинному и тщательно охраняемому рецепту. У нее сжимается желудок. Боже, только бы меня не вырвало на эту роскошную белоснежную скатерть! Ну зачем он мне рассказал? К чему эти бессмысленные страдания?

Было бы хорошо, чтобы в эту самую минуту кто-нибудь по-дружески напомнил Жюльетте, как она отреагировала, увидев Пьера на пляже в плавках. Ревность — разрушительное чувство, но та же ревность до небес превозносит достоинства человека, если он может от нас ускользнуть или если — еще того проще — его желала другая женщина. Великие соблазнители хорошо это знают: ощущение «упущенной выгоды» и сомнения привязывают женщину куда сильнее доверия и удовлетворенности.

Внезапно Пьер становится бледным как смерть, руки у него так дрожат, что он опрокидывает бокал вина на скатерть.

Он понижает голос до шепота:

— Не оборачивайся, умоляю!

— Что происходит?

— Флора. Ей в голову пришла та же идея.

Жюльетта, естественно, оглядывается, а Пьер торопит официанта со счетом.

Она уже умерла, но не знает этого, с нехорошим чувством облегчения думает Жюльетта. Время не пощадило красоту итальянки, и дело не спасает даже ее прическа — чудо парикмахерского искусства: она напоминает мумию Рамсеса II и рождественскую елку «в одном флаконе». Бывшая жена Пьера смотрит на Жюльетту круглыми, подслеповатыми, как у разбуженной средь бела дня совы, глазами, не зная, что ей делать, и наконец устраивается спиной к ним за накрытым на одну персону столиком.

Через несколько минут Жюльетта и Пьер покидают ресторан. Они чинно шествуют к выходу, обойдя стороной призрак из прошлого.

Никаких объяснений не требуется, Жюльетта наконец поняла, как далеко простирается тщеславие некоторых мужчин: пусть уж их считают вдовцами, но только не рогоносцами. Пьер дал слабину — и она радуется. Возможно, он «использовал» ее, чтобы залечить раненую гордость, но Жюльетта исполнила свою роль с блеском и стала примой. Пьер не может без нее обойтись, теперь она поведет игру и — почему бы и нет? — даже изменит правила. Жюльетту переполняет ликование. Она берет Пьера под руку, ведет в пляжную кабинку и раздевает, не дав времени опомниться. Она не отдается ему, а преподносит себя «на десерт» вместо свадебного торта, который так и не решилась попробовать. Пьер ошеломлен, его восторг беспределен, кабинка сотрясается, и Жюльетта празднует свою первую женскую победу. Она больше никогда не будет жалкой маленькой птичкой, нуждающейся в защите и опеке.