Цветы над адом - [16]

Место в Школе для Магдалены выхлопотала ее тетя, когда семья племянницы оказалась в затруднительном положении.

— Школа возлагает на тебя большие надежды. Надеюсь, ты оправдаешь ожидания, — наставляла Магдалену сестра Браун, поднимаясь по ступенькам парадной лестницы. Она шла впереди с ровной спиной и прямыми плечами, напоминая распятие, висевшее над антресолью. Пурпурный свет закатного солнца, проникавший сквозь резное окно, высвечивал печальный лик Христа и сочившуюся из раны кровь. Тень от тернового венца, огромная и бесформенная, пятном расползалась по стене.

«Будто щупальца морского чудища», — подумала Магдалена, зябко ежась в шерстяном свитере.

Сестра Браун говорила о Школе как о живом существе, будто у стен имелись глаза и уши. «Школа слышит, Школа одобряет». Поначалу от этих слов у Магдалены по спине бегали мурашки.

Они поднялись на первый этаж, где находились Ясли. Вокруг не раздавалось ни звука, и Магдалене показалось, что, кроме них, здесь больше никого нет. Их шаги гулко отдавались в застывшем воздухе, столетиями вбиравшем в себя жизни и судьбы прежних обитателей. Воздух имел вес, Магдалена явственно ощущала его на груди, на шее. Он давил на грудь так, что становилось трудно дышать.

«Смотри, наблюдай, забывай».

Это означало, что все происходящее в стенах Школы не должно покинуть ее пределов. Возможно, говорила сестра Браун, Магдалене доведется выполнять поручения, которые покажутся ей странными. В любом случае, она должна, понаблюдав за тем, что происходит, методично записать все в блокнот, который ей выдали вместе с формой.

А потом забыть. Все забыть.

Сестра Браун достала из кармана униформы связку ключей, вставила один в замочную скважину и застыла на месте.

— Твое дело — кормить их и содержать в чистоте. Но ты не должна, повторяю, ни при каких обстоятельствах ты не должна проявлять заботу или говорить с ними, — произнесла последние наставления сестра Браун. — Телесный контакт нужно свести к минимуму.

Магдалена кивнула, спросив себя: неужели все обитатели Школы настолько больны? Но задать вопрос вслух у нее не достало смелости.

— И будь осторожна с Тридцать девятым, — продолжила Браун.

Сомнения Магдалены переросли в беспокойство.

— Почему? — спросила она.

Браун отвела взгляд и, уставившись на озеро за окном, ответила:

— Сама поймешь.

Жестом она попросила Магдалену накинуть капюшон, который та держала в руке. Затем последовала ее примеру.

— И помни, — прошептала она перед тем, как открыть дверь, — смотри, наблюдай, забывай.

12

В погружении в обычные будни после встречи с покойником было что-то мерзкое. Какая-то гадкая радость, облегчение оттого, что это не ты сыграл в ящик.

Привычный день отдавал горечью, потому что чье-то замученное тело остывало в морге.

«Люди умирают каждый день», — напомнила себе Тереза. Жизнь просто переходит в иную форму. Однако, когда с таким сталкиваешься, это выбивает из колеи. Приходится радоваться каждому вдоху в то время, как льют слезы по тому, кто уже не дышит. Неумолимо и жестоко: по-человечески.

Закрыв за собой дверь, Тереза положила сумку и разулась. Тепло деревянного пола под ногами напомнило ей, что утешение зачастую можно найти в простых вещах. Она вспомнила, как ребенком с громкими криками бегала босиком по винограднику, поднимая клубы пыли. Она не забыла ни запах раскаленной на солнце земли, ни терпкий вкус молодых побегов, ни сладкий аромат акации в цвету. Пот, горчинку цветков львиного зева, капли вина из дедушкиного бокала на языке. Все это — составные счастья.

Прошлое эхом отдавалось в пустой квартире, где за время ее отсутствия не изменилось ровным счетом ничего. Одиночество — тактичная соседка, не занимающая места и не оставляющая следов. Без цвета и запаха. Отсутствующая, контрастная сущность — пустота, которая тем не менее вполне реальна: именно она заставляла дрожать чашку с отваром в руках Терезы, когда той не удавалось сомкнуть глаз по ночам. Это дребезжание расползалось по комнатам, не встречая ничего живого на своем пути. Одиночество облегало Терезу как тесное платье, как вышедший из обихода корсет, который на людях заставляет выпрямить спину и не дает свободно вздохнуть.

Тереза нашла противоядие от этой напасти: принимала одиночество в малых дозах каждый день. Никуда не сбегала и не искала развлечений: смирно сидела и терпела. Так душа, научившись синтезировать антитела, стала почти невосприимчивой к этой отраве.

Дом усмехнулся ей черно-белыми постерами, висевшими на стенах: то веселыми и почти дерзкими, то с налетом меланхолии для большей выразительности. Со стен на нее глядели друзья, составлявшие ей компанию по вечерам, когда она ложилась с книжкой на диван: Луи Армстронг, Элла Фицджеральд, Дюк Эллингтон, Джефф Бакли… Голоса, будившие душу от летаргического сна. С лишенных цвета изображений струились яркие и хаотичные звуки, оживлявшие гостиную. Тереза наткнулась на них на блошином рынке в те времена, когда у нее еще не пропало желание куда-то выбираться по выходным в поисках интересных вещиц для обустройства своего гнездышка, которое так и не стало уютным. Гнездышка, в котором она одна коротала свой век. Потребовалось немало времени, чтобы оправиться от тоски. Шаг за шагом Тереза заново училась идти вперед, дышать и твердо стоять на ногах, несмотря ни на что. Не сбиваться с пути и не есть себя поедом. Естественно, жизнь, если заглянуть в ее истинное лицо, — страшная штука, но она священна и неприкосновенна. И прожить это захватывающее приключение нужно с ощущением чуда, даже если на тебя валятся беды и несчастья.