«Иди, Демид-убивец, иди. Куда ни свернешь, а все равно тебе гибель выйдет! Будя, потоптал землю-матушку, натерпелась она от тебя кровавого…» — в самой середке головы голос возник. Встал Демид и замер, в кочку врос. Слушает:
— Куда ни пойдешь, никуда не придешь… Вокруг человеки, а ты хуже слизняка, мокрицы гаже! Одно слово — гнида…
«С ума схожу!» — похолодел Демид.
— Угу-угу! Ах-ох… Гад, гад, жаба, жаба!
Прямо перед ним мерзкая рожа из снега выставилась. Вытаивает из пелены, отчетливее делается — лоб тыквой желтой, один глаз маленький — углем горит, другой, большой и тусклый, светит косо и белком наружу лезет. Рот кривой, из него язык раздвоенный шевелится…
Демид, не целясь, навскид, по мерзкому с двух стволов — трах!
Разнесла волчья дробь оборотня вдребезги. Залопотало эхо, унеслось вскачь по болоту… Ан, глянь! Вместо него гриб-поганка качается, а под грибом труп. Пухнет тело, на глазах зеленеет, руки-ноги во все стороны тянутся…
Закричал Демид, глаза зажмурил, упал на колени. Открыл глаза, а гриба нет! Стон долгий в воздухе повис! Призрачно, тихо стало! Мимо Демида скот пошел. Коровы, бараны, овцы, свиньи — все одного зелено-желтого цвета. И у каждой твари в боку Демидов нож торчит. Уханье отовсюду, скрежет зубовный. И тишина.
И стала ночь. Светят сверху колючие звезды, ничего не высвечивают, хоть и по плошке каждая. Зарница играет далеко-далеко. Страшно…
Вскочил Демид, бросил ружье, рюкзак, бежать! Скорей бежать!
Скользнули у Демида ноги, бросило его вбок и… по пояс в трясине оказался. Тянет Демид руки, пальцами за кочки цепляется… Чвах, чвах! Это болото его всасывает. Дергается Демид, никак — ни туда, ни сюда! Смерть пришла. В небо налитые кровяной мутью глаза выставил, визжит тоненько, гадко, холода воды не чувствует, один ужас виски разламывает…
Булькнуло — большой пузырь вспух и лопнул, тяжелый дух пошел — это Демидова душа гнилая не к небу, а в стороны, по трясине растеклась. Только и всплыло, что бумажка рублевая из телогрейки да клок бумаги папиросной. И все.
Месяц прошел, а может, три… Полгода, скажете? Так и оставим.
Только уже тепло стало.
Спирька с Марией у края болота стоят.
— Смотри, Мария! — Спирька на болото показывает.
Плывут по болоту огни! Прямо цветы распускаются, тают и вновь из темноту завязываются… Хитрые кольца вьют, манят, переливаются узорами затейливыми.
— Спирь, может, Улитушка знак подает?
— Кто знает?! Поди, пришла бы, если что. Сама пришла бы… Тятьку с мамкой проведовать. Ты-то не замерзла? Простудишь пузо-то, смотри, едрена-матрена!
— Сон видела, будто Улитушка в окно голову просунула, волосы копенкой эдак, и говорит, мол, ты, мамка, рожай, ребятенок здоровенький будет, живенький. Верить сну-то, Спирь?
— Отзынь, дура-баба, отзынь, кому тебе говорю! Как не верить-то? Ты ей не смей не верить — она ЗНАЕТ, поняла! Эк тебя разнесло-то не на двойню?
— Дурак, ой, дурак ты у меня, Спирька! — Мария ласково к мужу льнет.
Цветут огни на болоте. Горят цветы…
