Цветы на асфальте - [17]

Воровать он начал рано. Скудость семейного житья не являлась тому причиной. Был он предоставлен сам себе, воровская развращенность, которая исходила от старшего брата и его дружков, постепенно разлагала Пашку. Крест давно уже вышел на эту дорогу. Теперь узкая, еще неторная Пашкина тропочка петляла рядом с ней.

В школьной раздевалке он крал (и это поощрялось старшим братом) нехитрое содержимое карманов, отбирал мелочь у младшеклассников. Его изредка ловили, приводили в учительскую, но он лишь замыкался, опускал свою рыжевихрастую голову и молчал. Взбудоражил школу такой случай. На уроке литературы учительница рассказала о подвиге молодогвардейцев. Всю перемену ребята бойко обсуждали эпизод с поджогом биржи труда. А Пашка стоял в сторонке и слушал. И его тронул рассказ, приглянулся залихватски смелый Сергей Тюленин. А вечером он с банкой мучной болтушки прокрался к одному из киосков, измазал густым клейстером стекла и, залепив тетрадными листками, с легким хрустом выдавил их локтем.

Когда на следующий день его привели в райотдел, следователь, допрашивающий его в присутствии все той же учительницы литературы, спросил:

— Кто же тебя надоумил?

Пашка с сожалением посмотрел на него, на стол, заваленный авторучками, значками, открытками — его «добычей», — и дерзко ответил:

— А вот она. Со своим Сережкой Тюлениным.

Такого цинизма учительница не ждала даже от «трудного» Пашки. У следователя невольно растянулись в улыбке губы, но в следующий момент он соскочил со стула и спешно стал наливать воду в стакан. Лицо учительницы будто подбелили мелом, она раскрыла рот, словно хотела что-то сказать и не могла. Пришлось вызывать «скорую помощь».

Друзей у Пашки не было. Не было и врагов. Бил он ребят беззлобно, так, для профилактики. Чтобы боялись и верили в его силу.

Позднее Пашку все-таки исключили из школы. В отместку он украл из военного кабинета учебный автомат. Пришлось в колонии для несовершеннолетних мастерить табуреты. Не предвиделось Пашке впереди нормальной человеческой жизни, с ее радостями и тревогами, вернее, он сам не искал к ней дорогу.

ХАРДИН

Выполняя поручение Лехи, Пашка без труда отыскал нужный дом. Мельком взглянув на список жильцов, пришлепнутый к парадной двери, уловил против фамилии «Хардин» цифру пятнадцать. Не спеша поднялся на четвертый этаж, остановился около двери, обитой черным дешевеньким дерматином. Полированная пуговка звонка утонула под Пашкиным пальцем.

«Тиль-тиль-тиль-тиль» — мелодично отозвался звонок. Чутким ухом Пашка уловил за дверью легкий шорох. Кто-то приблизился, глазок потемнел — Пашку рассматривали. Он снова давнул блестящую пуговку.

Дверь приоткрылась, насколько ей позволяла толстая металлическая цепочка. Пашка увидел мясистый нос, сочный бантик губ. Длинные волосы закрывали уши, спускались к плечам. Глаза прятались в узких щелках оплывших надбровий, различить их цвет было невозможно.

— Вам кого, молодой человек?

— Крест за должком прислал, — от волнения чужим голосом сказал Пашка.

Брови незнакомца взметнулись вверх, щелки расширились, в них катнулись зеленоватые горошины.

Дверь распахнулась, но не широко, лишь бы в проход протиснулся Пашка. Перед ним стоял довольно полный мужчина в измятой пижаме. Резким движением головы он откинул назад волосы, обнажился высокий лоб и залысины, будто обтянутые потемневшим пергаментом. Он легко отстранил Пашку рукой, выглянул из-за его плеча на лестничную площадку.

— Так что вы изволили сказать, я не понял?

— Крест за должком прислал, — уже увереннее повторил Пашка.

Толстяк накинул на притворенную дверь цепочку.

— Проходи, коли не брешешь...

И Пашка почувствовал: недавняя ласковость хозяина разом прошла, голос изменился, слышалось в нем что-то тревожно-пугающее. Между тем он уже сидел на кушетке в полутемной боковушке, а Хардин стоял перед ним, нависая округлым животом, покатыми плечами.

— Чего-то я тебя не пойму. Откуда ему в городе взяться? Насколько мне известно, в последний раз его стреножили крепко, под самую завязку, и он едва распечатал свой срок. Ты, паря, случаем не темнишь?

— Про то я не знаю, и вам пытать не советую. Мне что сказано, то и передаю.

— А почему сам не явился?

— Нельзя ему, с зоны ушел, отсидеться надо. Так как насчет должка? Мне без ответа идти не след.

Несмотря на сумеречную затемненность, Пашка заметил, как краснота отлила от пухлых щек Хардина, и они побледнели.

— Да ты не серчай. Мне ведь тоже удостовериться надо. Из своих ты или еще кем надоумленный.

— Брат я Лехи, родной брат. Понял, дядя? Так что давай без лишних намеков.

— Ну вот и хорошо. Вот и познакомились. Значит, на волюшке Крест, свежим воздухом дышит. Не удержали его высокие заборы.

Огляделся, наконец, Пашка. В комнатке, где он сидел, была оборудована фотомастерская. На столе, на коленчатом штативе, стоял фотоувеличитель. Тут же виднелись ванночки, бачки. С потолка свисали черные ленты проявленной пленки. Фотограф он, что ли? И, словно отгадав его мысли, а может, уловив настырный Пашкин взгляд, Хардин промолвил:

— В фотоателье тружусь. Копирую на века физиономии честных тружеников. Но и домой работенки прихватываю. Из кассы-то получку в горсти несешь, в карман сунешь, а потом полдня ищешь.