Цветы - [3]

— Прощайте, — холодно сказала Катя и потянула за собой Настеньку, ошеломленную жадностью портнихи.

Дверь захлопнулась за ними мгновенно, больно ударив Настеньку, и девушке показалось, что она получила пощечину.

— Вот тебе и Серафима Ивановна... Индивидуалистка чертова!

— Ну ладно, чего ты расстраиваешься? — протянула Катя. — У других найдем, подумаешь?

Несколько минут они шагали молча, раздосадованные и огорченные первой неудачей.

— Зайдем? — нерешительно предложила Настенька, останавливаясь у низкого саманного домика с подслеповатым окошком. Здесь жили мать и сын Нуртаевы. Сын работал на железной дороге, а мать торговала на базаре молоком.

— Сюда? Ну давай... — согласилась Катя. — Только иди одна, а я постою на улице.

Настенька отворила скрипучую дверь с болтающимся на канате кирпичом и очутилась в полутемной комнате, добрую половину которой занимала плита.

— Мир дому сему! — громко сказала девушка, неизвестно зачем сбиваясь на торжественный тон.

— А, Настасья!.. Здравствуй, Настасья, — ответила Мурхаба Нуртаева, смуглая костлявая старуха с лицом неподвижным, как маска. До прихода Настеньки она возилась около плиты и сейчас бросила все дела и смотрела на девушку своими немигающими глазами, по выражению которых трудно был понять, рада она приходу гостьи или нет.

Настенька всегда терялась, когда видела такое безразличие и неопределенное отношение к себе, и потому довольно путано объяснила цель своего прихода.

— Ты много сказала, но я мало поняла, — ответила Мурхаба. — Повтори еще раз.

Настенька снова объяснила, зачем она пришла, и умолкла на полуслове, с робостью и надеждой посмотрев на старуху.

Та выслушала внимательно, помолчала с минуту и уклончиво проговорила:

— Хорошее дело ты задумала, помогают ли тебе люди?

— Помогают, — неуверенно ответила Настенька.

— Кто? — допытывалась старуха.

— Ну кто... все! — выпалила девушка и покраснела оттого, что пришлось солгать. — А вы поможем те? — нетерпеливо спросила она и опять заблудилась в догадках: то ли жалко старухе цветы, то ли нет?

— Погоди, я еще не все сказала,— спокойно ответила Мурхаба. — У меня только один цветок, — и она указала твердым коричневым пальцем на единственный цветок, стоящий на подоконнике. Это был ванька мокрый, скромный, немного смешной цветок с водянистым стеблем и красными огоньками лепестков, почему-то сразу понравившийся Настеньке.

— Ну и что же? — спросила она, напряжение всматриваясь в неподвижное лицо старухи*

— У меня только один цветок, — повторила та.— Понимаешь?

— Значит, не дадите? — упавшим голосом спросила Настенька.

Мурхаба снова склонилась над плитой, давая понять, что разговор окончен.

— Эх вы, — презрительно проговорила Настенька. — А еще сын у вас комсомолец... Неужели ему за вас не будет стыдно?

Старуха порывисто подняла голову, гнев исказил ее лицо.

— Жунус не обидится на меня! Он только спасибо скажет!

— Спасибо!.. — передразнила Настенька, в сердцах хлопнула дверью и вышла на улицу.

Ей хотелось плакать.

— Ну как? — спросила поджидавшая ее Катя.

— Никак! — отрезала Настенька. — Пошли к другим.

Несмотря на первые неудачи, она была полна решимости. Катя, подавленная и притихшая, покорно следовала за нею.

Вскоре девушки уже входили к Вере Сидоровой, потом к Капустиным, к другим знакомым. Их приглашали в комнаты, расспрашивали, разглядывали два единственных цветка. И все, будто сговорившись, отказывали, да, отказывали под разными предлогами: то, видите ли, жена не может решиться без мужа, то цветы могут замерзнуть, а то и просто так, без всяких предлогов.

А инспектор по кадрам Михаил Матвеевич Безденежных, любивший при случае «пофилософствовать», пустился с Настенькой в длинный разговор:

— А скажи, голубушка, и большой митинг вы затеяли на вокзале?

— Большой!

— И сколько же будет выступать ораторов?

— Пять человек, — ответила Настенька, разглядывая на стене картину Шишкина «Утро в сосновом лесу».

— И это на сорокаградусном морозе?

— А что? — вспылила Настенька, не выдержав допроса. — Ну и что из этого?

— Насть, не надо, Насть... — тихо попросила Катя, но Настенька посмотрела на нее такими гневными глазами, что та прикусила язык.

— Ну и что из этого? — повторила она, с вызовом обернувшись к въедливому инспектору.

— Да ты погоди, не ершись, — досадливо остановил ее Михаил Матвеевич. — А известно ли тебе, как будут устроены новоселы в клубе мелькомбината? На чем они будут спать, как питаться, то да се?

— Не знаю, — призналась Настенька.

— Вот видишь, — усмехнулся Михаил Матвеевич.— Речи произносить мы все мастера. А как настоящую чуткость проявить к кадрам, так «не знаю»... Одними цветочками нам от новоселов не отделаться, голубушка. «Зри в корень», как сказал Козьма Прутков, — и он начал куда-то собираться, а Настенька и Катя, пристыженные и оскорбленные, ушли не солоно хлебавши.

Да, чистая и пылкая душа Настеньки была глубоко оскорблена. Оскорблена черствостью людей, всех этих портних, инспекторов по кадрам, торговок молоком, Сидоровых и Капустиных. «Как можно так?» — спрашивала она себя в отчаянье. Как же она теперь пойдет на вокзал, как посмотрит в глаза целинникам, что скажет им? «Молодежь Казахстана встречает комсомольцев Украины, как дорогих гостей...» Позор, позор!..