Цветы корицы, аромат сливы - [11]

Перед лекцией по симметрии кристаллов кое-кто придирчиво оглядывал Цзинцзин, например, и обсуждал, симметричная она или не симметричная. Фамилия ее была Ся, поэтому русские еще иногда заводили демагогию вроде: «Цзинцзин пришла» — «Вся? Или не вся?» — «Вроде вся…». «В „Питере Пэне“ была Цзинь-цзинь, — утверждали они. — Она тоже была такого размера, маленького».

Несколько раз Сюэли приходилось вежливо прекращать такие разговоры. Раза два пришлось вступиться за Цзинцзин тут и там, один раз даже в темном переулке, где он повел себя несколько необычно: после довольно эффективного удара подошел, приложил руки к сердцу и изысканно извинился. Сказал, что менее всего хотел бы возбуждать национальную рознь.

Когда русские друзья интересовались, насколько обычны среди китайцев такого рода способности, он равнодушно отвечал:

— Ну, в школе же до шестого класса кун-фу по физкультуре всех учат. И потом, громадное количество фильмов и сериалов по кун-фу… подражания неизбежны.

Свое постановочное, сценическое кун-фу Сюэли, когда учился в Хунани, холил и лелеял, тренировал и старался не утратить навыков. О боевом отзывался без интереса.

Цзинцзин мечтала завести кошку, что было строжайше запрещено в общежитии.

— Мне бы хоть какую-нибудь кошку… хоть маленькую… пусть даже без хвоста…

Сюэли раздобыл ей огромную кошку, целенькую, с хвостом (она гуляла без дела на мехмате по коридору), и отстоял присутствие этой кошки в переписке с комендантом, в совершенстве овладев русским канцелярским стилем, в том числе оборотами вроде «голословно утверждать» и «безосновательно инкриминировать».

Сюэли считал своей обязанностью кормить Цзинцзин самодельными пельменями цзяо-цзы и сладким рисом с цукатами, причем иногда они сталкивались в коридоре со жрачкой в руках, потому что она шла как раз с фигурками из теста или цветочным печеньем мяньхуа, чтобы угостить его. Сосед Сюэли по комнате, Ху Шэнбэй, с жаром повторял, что присутствие Цзинцзин в их скромном жилище — само по себе хороший фэншуй.

Когда Ди однажды спросил, каким Сюэли находит характер Цзинцзин, будучи знаком уже почти год с нравами Цунами-сан, Сюэли серьезно сказал:

— Между ними такая разница, что, как сказал бы Сыма Цянь, о них не может быть разговора в один и тот же день.

При этом он по-прежнему спал с Саюри под пологом с узором из вишневых лепестков, который она привезла от комаров, и не позволял себе коснуться ни волоска Цзинцзин, корректно провожая ее до ее дверей. Когда однажды, разболтавшись о пустяках, Цзинцзин положила голову ему на грудь, он без помощи рук, просто выпрямившись и подавшись ей навстречу, неприметно вернул ее в прежнее положение и отодвинулся от нее. Это было движение почтительное и совсем не обидное, но очень однозначное. Он не смел касаться ее. Единственным человеком, которому всё это не казалось удивительным, был аспирант Ди.

Однажды Саюри приготовила суши, легла, разложила их на себе и позвала Сюэли оценить это по достоинству. Он совершенно не разочаровал ее в тот вечер. Он пришел, медленно эволюционировал от осторожного восхищения до страсти, полностью соответствовал ее ожиданиям. Он губами собрал все там, что выпало из этих суши, предельно нежно. Даже отмываться от суши в душ они пошли вместе. Он даже отнес ее туда на руках. Вообще он… ну, перворазрядно на все это среагировал.

Он только отложил немножко для кошки.

В конце мая у Сюэли сносились подметки на сандалиях, и он побежал искать обувной ларек, но на Красной площади того самого ларька не было.

— Прошу прощения, вы не видели здесь ларец? Обувной ларец… ларек? Небольшой такой ларчик? — заметался Сюэли.

Никто не знал.

В конце концов он отыскал этот ларек — совсем в стороне, уже ближе к памятнику Кириллу и Мефодию. Кто такие Кирилл и Мефодий, Сюэли понятия не имел; если верить словарю, получалось, что они буддийские монахи, но в это слабо верилось — головы у них не были выбриты. Когда Сюэли увидел ларек, он даже сам удивился, какое облегчение испытал. Мастер был на месте: прибивал подковку молоточком.

Сюэли приблизился, поздоровался, достал из сумки сандалии и показал, в каких местах их постигла беда.

— Ах, старые сандалии, — вздохнул хозяин ларька. — Сколько же вы их носите — сто лет?

— Нет… я… это любимые сандалии, — смутился Сюэли.

— Чем больше я стаптываю подметки, тем яснее, что я никуда не уходил, — сказал его собеседник.

— Что, простите?

— Уходим мы лишь тогда, когда перестаем стаптывать подметки, — пояснил мастер. — За эту работу я возьму двести рублей.

— А нельзя ли все же хоть на десять ман поменьше? — спросил Сюэли машинально. Это была бездумная и очень точная калька с фразы, которую он произнес бы на рынке в Гуанчжоу.

Владелец ларька изумленно взглянул на него и перешел на диалект провинции Гуандун.

— Наводнением размыло храм Царя драконов, — усмехнулся он. — Свой своего не узнал.

Человека из ларька звали Ли Дапэн (李大鹏), ему было на вид лет шестьдесят, он жил в Москве уже какое-то время, от рэкета и милиции избавлялся гипнозом — говорил им про погоду, — в черные дни он говаривал: «Москва, несмотря на все остальные ужасы, прикольный город», — и его ларечек… o, это был маленький Китай!