Цветы и железо - [83]

— У вас много болезней — старшему придется меньше работать, он может подыскать себе дело полегче. Любите повиноваться — тоже хорошо: я люблю людей послушных. А посему быть вам старшим в команде, — сказал с улыбкой Калачников.

Сколько ненависти было в глазах парня, когда он выслушал окончательное решение старика! Он бросил еще несколько обидных слов вдогонку; Петр Петрович с удовлетворением подумал, что из парня выйдет толк, что на него можно будет положиться.

Однако уже на следующий день парень не проявлял недовольства назначением. Товарищи уговорили его: пусть лучше свой человек станет старшим, а то назначат полицая — дыхнуть не даст.

Работали военнопленные неохотно, делали все кое-как. Калачников и не стремился к тому, чтобы они трудились изо всех сил. Пусть копошатся для отвода глаз и мечтают о побеге. Здесь, вокруг крольчатника, не было многоярусной колючей проволоки с пулеметными вышками, не было и злых немецких овчарок. И если там, в лагере, они делали попытки к бегству, которые не увенчивались успехом, то здесь у них могла зародиться мысль о благополучном побеге. Охраняли их двое автоматчиков, один из них частенько отлучался. Ночью немцы дежурили посменно. Фельдфебель, которому было поручено организовать охрану, осмотрел помещение и остался доволен: пол в крольчатнике забетонирован, а две стены вплотную примыкают к старой трехметровой крепостной стене, разрушить которую можно разве только взрывчаткой. Но взрывчатки у военнопленных не было, да и осуществить взрыв нельзя: обвалившаяся стена похоронила бы их под своими развалинами.

И все же Калачников опасался: саботаж их был настолько откровенен, что, окажись поблизости Хельман или Эггерт, суровой кары не миновать. Как предупредить все это? Поговорить с пленными? Но чем больше он говорил, тем хуже они работали. Военнопленные раскусили его характер и не боялись Калачникова Они поняли, что хотя старик и сошел с ума — продался гитлеровцам, но на бо́льшую гадость он не способен и выдавать их не будет.

«Сказать им об истинной цели перевода их сюда, на строительство парников и теплиц? Но где гарантия, что в их среде нет провокатора? А если пригласить черноглазого да поговорить наедине, догадками? — размышлял Петр Петрович. — На худой конец, если и окажется предателем, Хельману можно объяснить, что беседой испытывал надежность человека». Калачников долго убеждал себя в том, что это самое верное решение, и, когда все обдумал окончательно, стал искать повода для вызова черноглазого парня к себе на квартиру.

Повод нашелся, вернее, его придумал Петр Петрович: доставить на квартиру ящик с землей для рассады.

— Не могу, — сказал черноглазый, подергивая плечами.

— Почему? — удивился Калачников.

— Я старший, и доставка ящика с землей может окончательно подорвать мой авторитет. К тому же у меня сорок три болезни, — отвечал он совершенно серьезным тоном.

— И последнее, — шутливо дополнил Калачников, — ты любишь повиноваться. Бери ящик и идем!

— Иди, Сашок, — ободряюще сказал кто-то из военнопленных.

На квартире у Калачникова Сашок поставил ящик с землей и сразу же хотел идти обратно, но Петр Петрович задержал его.

— Закури, у меня есть самосад, специально для гостей держу, — сказал старик и полез в стол, где у него хранился табак.

— Благодарю, сударь, — с издевкой произнес Сашок. — Табак, даже настоящий, мне бабка сказывала, очень вреден для здоровья. Ну, а затем — плох непрошеный гость и совсем отвратителен — хитрый… — Он не решился договорить фразу и отвернулся в сторону.

— …хозяин, — закончил за него Калачников. — Ну, положим, особой хитростью я никогда не отличался, хотя в народе и говорят, что хитрость — это второй ум.

— Смотря с точки зрения какого народа! Народ бывает разный: одни врага бьют, другие ему помогают! — зло сказал Сашок.

— Народ, особенно наш, — один! Чудесный, правильный народ. А есть у нашего народа, как и у всякого другого, свои выродки. Они народа не представляют, Александр… как тебя по батюшке? — ласково спросил Калачников.

— Вот именно — выродки! — резко произнес Сашок и, взглянув с ненавистью на Калачникова, не ответил на его вопрос.

Прямо в лицо Калачникову бросали страшные слова, а он, глядя парню в глаза, радовался, что так много на нашей земле хороших людей. Только сейчас Петр Петрович заметил, что его гость был совсем молод. Даже чрезмерная худоба не состарила его, а, наоборот, еще мягче и тоньше сделала черты его лица. У него были живые глаза, прямой небольшой нос, который он, в зависимости от настроения, морщил. Сашок давно не брился, на щеках у него торчали редкие волосы, а на подбородке рос мягкий пушок. Петру Петровичу так и хотелось обнять, приласкать паренька, напоить сладким чаем, угостить вареньем из заветной банки. Но разве возможно это сейчас! И чистосердечное угощение Сашок примет за хитрую уловку верного фашистского служаки.

И словно не было сказано ничего оскорбительного, Петр Петрович придвинул стул своему собеседнику и пригласил его на минуточку присесть.

— Благодарю, — сказал Сашок. — Я не люблю сидеть на мягких стульях.

— Ну, тогда, пожалуйста, на табурет.