Цветы для Чирика - [11]

– В каком еще суде?

– Да ладно. Это я так. К слову.

– Зачем вам запись?

– Для гарантии.

– Мало моего слова?

– Твоего слова?.. – сильно удивился Зимин. – Ты что такое несешь, гражданин Чирик?.. Ты какого мне дерьма предлагаешь?.. С этого момента, гражданин Чирик, забудь, что у тебя есть что-то твое… Твои башмаки, твоя шляпа, твое слово… Плюнь, гражданин Чирик, больше ничего твоего у тебя нет. Ты сам больше себе не принадлежишь. Ты весь теперь мне принадлежишь. И все твое мне принадлежит. С этого момента, гражданин Чирик, ты будешь делать только то, что я тебе говорю. И ничего больше.

– А если я не согласен?

– Если ты не согласен, – задумчиво и страшновато объяснил Зимин, – тогда, значит, эти цветы лягут не на могилки твоих жертв и окажутся не в местном мусоропроводе, а будут лежать у тебя на лице. Сам ты будешь лежать на этом диване, на котором сейчас сидишь, а влажные цветы, вынутые из вазы, будут лежать у тебя на выпученных глазах. Так что не строй иллюзий. И учти, что тебя не сразу убьют. Ты людей всегда убивал с особой жестокостью. Вот и тебя не сразу убьют. Сперва тебя сильно покалечат. Ну, ты сам знаешь как. Поколют, порежут, поломают, поприжигают, помучают. А потом бросят на диван и выпученные глаза прикроют влажными цветами. А рядом будут валяться всякие интересные вещички и документы, и все твои тайнички будут приоткрыты. Даже если ты вдруг выживешь и пойдешь в тюрьму, то только калекой. Круглым калекой. Мы тебя так отделаем, что ты и на том свете будешь кататься в инвалидной коляске. А может… – задумался Зимин. – Может…

– Что может? – впервые открыто испугался Чирик.

– Да нет, ладно… – пришел к своему выводу Зимин. – Сперва тебя все-таки искалечат… С особой жестокостью… Хотя, конечно, даже в этом случае тебе не стоит надеяться на чье-то сочувствие… Ты ведь, гражданин Чирик, не надеешься на чье-то сочувствие?..

– Не надеюсь, – мрачно ответил Чирик.

– Вот и хорошо. Если так, начнем работать.

– Прямо сейчас?

– А почему нет? Именно сейчас. Утром работается лучше всего, – удовлетворенно пояснил Зимин.

Он чувствовал, он очень сильно чувствовал дыхание близкой удачи. Бесконечный месячный марафон, казалось, не оставивший ему никаких сил, заканчивался. Зимин боялся каким-то лишним словом или неаккуратным движением спугнуть удачу. Полуотвернувшись от хозяина квартиры, но ни на секунду не теряя его из виду, он неторопливо вынул из кармана радиотелефон.

– Готовы? – бросил он в трубку:

И выслушав ответ, коротко приказал:

– Оператора с видеокамерой ко мне.

И, взглянув на мрачного Чирика, добавил в трубку:

– Позавтракаем прямо здесь. Хозяин не жадный. И не беден… Не спорь, не беден, не беден…

Неторопливо закрыв трубку радиотелефона, Зимин так же неторопливо спрятал ее в карман.

Потом ухмыльнулся:

– Сварите-ка нам, гражданин Чирик, полную джезву кофе. Минимум на трех голодных мужиков. Я ведь и вас имею в виду, проголодались, наверное? А заодно потрясите хорошенько свой холодильник. Пусть из холодильника вывалится все самое вкусное, что вы в нем прячете. Мы ведь, можно сказать, будущее ваше спасаем, приводим его к универсуму… А?.. Так что, не стоит скупиться, правда?.. А будут телефонные звонки, – предупредил Зимин, – ни на какие звонки отвечать не надо. Совсем не отвечать. Ни-ни! Нет вас дома, гражданин Чирик. Вы ведь собирались куда-то?

Чирик хмуро кивнул.

– Ну вот видите! Собирались. А раз собирались, значит, ушли, вы человек решительный. Так что, начнем, – ухмыльнулся Зимин. – Раньше сядешь, раньше выйдешь. Шучу, шучу. Но чем скорей мы с вами закончим, тем больше времени останется. Или я ошибаюсь?..

Глава III Большая пруха

3 июля, Новосибирск

Паскуды, паскуды и паскуды.

Паскуда на паскуде. Город паскуд.

Прямо с утра бомж Груня подрался возле железнодорожного вокзала с давним своим собутыльником Колькой-Недопыркой. Через полчаса устроил свару возле киоска «Альтернативные напитки». К обеду внаглую попытался прорваться на заветную территорию Большой городской свалки, за что был жестоко бит. При этом у Груни отобрали последний червонец, который он хранил в кармане затасканной телогрейки как бы на черный день.

Груня, конечно, не верил, что такой черный день когда-нибудь наступит. Груня, собственно, уже вечером собирался пустить припрятанный в кармане червонец на какое-нибудь хорошее дело, но не успел. Помоечный придурок известный лупень-козел с красивым прозвищем Олигофрен и эти его бесформенные сволочные подружки заловили Груню недалеко от входа на Большую городскую свалку. А точнее, уже на территории. Олигофрен и его паскудные сволочные подружки были как бы самым передовым отрядом некоей суровой гвардии, еще при ужасной горбачевской засухе выдвинувшимся из города и занявшим все высотки и таинственные дымные перевалы Большой городской свалки.

Конечно, Груня понимал, что если даже он и прорвется на территорию Большой городской свалки, ничего хорошего из этого не выйдет. Чужих на свалке всегда били. Чужих на свалке всегда бьют. И, надо думать (а Груня даже и не думал об этом, а просто знал) всегда будут бить.

При всех режимах.

В конце концов, Большая свалка это не лабиринт грязных городских мусорных баков, в которых может копаться кто угодно, не опасаясь того, что его могут в любой момент накрыть и напинать. Большая городская свалка это великий плодородный край, бескрайний, мало кем изученный, загадочный, вольный, никем не нанесенный на карты, часто и густо заволоченный то немножко вонючим, а то немножко едким дымком. Большая городская свалка это великая сытная, практически вечная неисчерпаемая кормушка, пусть и контролируемая всякими придурками лупнями, вроде Олигофрена. Наконец, это истинный райский мичуринский сад, в котором можно жить даже суровой зимой, нисколько не беспокоясь о завтрашнем дне. Конечно, этот вечный и величественный сад несколько вонюч, гниловат, снизу он немножко подопрел, зато он всегда распахнут перед тобой во все стороны – истинный сытный и теплый райский сад, таинственно фосфоресцирующий во тьме летних ночей.