Цветущий репейник - [3]

Гешка поёрзал. Вот его скрипка была старая-престарая. Её бы надо в кладовку. А сейчас и вовсе не свалку. Гешка снова поёрзал. Сидеть было больно. Скрипка ведь сопротивлялась, когда он на неё сел, вонзалась в Гешкино мягкое место струнами, а потом и острым обломком деки — фигурно вырезанной дощечки, поддерживающей струны. Гешка уселся в кресло, как будто забывшись, но сам-то в глубине сознания он прекрасно понимал, что лежит в кресле.

Гешка и не встал с неё сразу. Вроде бы и ноги ослабли от ватного ужаса содеянного, но придавить скрипку ещё пару раз костлявым задом он смог — и услышал немелодичный хруст грифа и скрипичного тела, такой пронзительный, что мурашки побежали за ушами.

— Что же ты наделал, дрянь ты эдакая?! — раздался за дверью кладовки ожидаемый Гешкой вопль отца. — Выходи сейчас же, слышишь?

— Я на неё случайно сел. Что я, виноват?

— Случайно сел! Да ты у меня теперь месяц не сядешь. Выходи! Или я не знаю, что с тобой сделаю! — Отец подергал дверь.

Гешка зарылся в душные пальто и молча ждал.

— Ты хоть знаешь, сколько эта скрипка стоит, болван? Дед же меня за неё съест! — отец кричал уже не яростно, а в порядке размышления о своей и Гешкиной судьбе.

— А я не просил его скрипку покупать!

— Значит, ты нарочно на неё сел?! — обличительно возопил отец.

— Да чего ты прицепился к парню?

Гешка узнал голос дяди Саши и даже как будто почувствовал запах бензина, кожаной куртки и табака, который всегда сопровождал его. Гешка представил, как дядя, невысокий, сутуловатый, тщедушный и чуток пучеглазый, смотрит снизу вверх на высокого Гешкиного отца.

— Ну какой из Гешки скрипач? Ты можешь представить себе его во фраке? Лучше бы на баяне играть учился.

Гешка прильнул к двери, чтобы услышать отцовскую реакцию.

— А ты хочешь, чтобы он блатные песни в подворотне орал? Это, по-твоему, ему больше подходит? Ты мне его с пути не сбивай!

— Ну чего теперь его убить за эту скрипку? — Гешка живо представил, как дядя Саша развёл руками — ладони у дяди Саши были серые от въевшейся машинной грязи.

— Убивать его никто не будет, — отец явно повернулся к двери кладовки, чтобы Гешка лучше слышал. — Но хорошего ремня он у меня получит. Геннадий, выходи немедленно!

Гешка промолчал. Подложил под спину бушлат дяди Жени и капитально устроился для долгого сидения.

* * *

Проснулся Гешка в темноте. Света под дверью кладовки он не увидел.

— Главное — не выйти раньше времени, — прошептал Гешка и приоткрыл дверь.

Громко в ночной тишине тикали часы на кухне. Дядя Женя сопел из своей комнаты сочно и умиротворённо. В комнате дяди Саши ещё горел свет и слышалось «бум-ца-ца» очередной блатной песни, но дядя Саша наверняка уже спал, усыплённый однообразными ритмами.

Гешка прокрался на кухню. В лунном свете нашёл кусок хлеба, налил в стакан воды и уселся на скамейку под окном. Воду в стакане луна окрасила в фосфорно-лимонный цвет. Хлеб только на вкус и запах оставался хлебом, а на вид напоминал обрывок мочалки, висевший на крючке в ванной комнате.

Гешка жевал мочалкообразный хлеб, запивал лунным соком и заворожённо смотрел в окно на красно-жёлтые огни железной дороги. Там ревели сирены электровозов, как стадо слонов трубит в джунглях, призывно, раздражённо. Там же, за ангарами и путаницей рельсов, Гешкина тайна тоже всё слышала и настороженно-пристально смотрела в темноту.

В кухне вспыхнул свет и ослепил Гешку своим отражением в оконном стекле. Гешка даже закрылся рукой.

— Ты ел?

Отец был заспанный. Но его усы, напоминавшие медную проволоку и по цвету, и по жёсткости, сейчас топорщились, и казалось, что отец вот-вот зашипит и фыркнет, как рассерженный кот.

Гешка показал зажатый в кулаке кусок хлеба.

— Я разговаривал с дедом, — отец зевнул. — Он дал адрес мастера. Завтра с утра поедешь чинить скрипку.

— А школа?

— Вместо школы. Иди спать. Чего ты здесь высиживаешь? Сам не спишь и другим не даёшь.

Отец подошёл и с досадой ткнул кончиками пальцев Гешку в лоб.

— Скрипач!

* * *

Дождь начался на рассвете, нагнал сумерки, залив луну и расплавив её в блёклый мутный свет, замаравший небо. Дождь всё ещё накрапывал, когда Гешка вышел из дома, сложив сломанную скрипку в футляр.

Свежая морось облепила лицо, и Гешка улыбался унылому дождю, ведь он проявит Гешкину тайну.

Горбатый мост и размокший настил перехода через рельсы — здесь всегда порывистый, пронизывающий ветер, стая собак, мокрых, дрожащих, прижавшихся друг к другу и сгрудившихся вокруг тёплого канализационного люка. За ангаром и за дырявым бетонным забором дорожный тупик, где плотно стоят фуры дальнобойщиков. Дымил сырой костёр под закопчённым котелком. За ним никто не присматривал. Дальнобойщики попрятались в кабинах облепленных грязью фур. Оконные стёкла в кабинах запотели, и Гешка никого не мог разглядеть внутри. Да ему и не хотелось видеть эти обросшие щетиной, угрюмые, диковатые лица. Он боялся этих людей и норовил проскользнуть в лес мимо машин незамеченным.

Опушку леса эти дальнобойщики изрядно замусорили. Под деревьями валялись банки — стеклянные, консервные, пластиковые, пакеты, бумажки, тряпки, автомобильные шины и ржавые машинные детали. Полиэтиленовые пакеты висели на ветках и хлопали, шуршали, надувались на ветру, издали напоминая бледные шляпки поганок.