Цветок живой, благоуханный… - [6]

– Ваш отец погиб? – участливо спросил Григорий.

– Он давно умер. Я тогда еще совсем девчонкой была, – тихо ответила девушка и задумалась, что-то припоминая. Григорий долго молчал и только курил папиросу за папиросой, стоя у открытого окна вагона. Вдруг он резко повернулся к Лизе и, в упор глядя на нее, серыми со стальным отливом глазами быстро и решительно спросил:

– Вы совсем одна? Кто-нибудь из родных у вас остался? Где они?

– Старшие братья в армии, я о них ничего не знаю. А мать и младший «задира», – по грустному лицу девушки скользнула улыбка, – далеко, на Урале. К ним и еду.

– На Урале… далековато.

Григорий не спускал с попутчицы глаз.

– Мне бы только до Москвы добраться, до площади трех вокзалов, – не очень уверенно проговорила Лиза.

– Доберетесь. Москву не сдадим. Устоит Белокаменная, – спокойно и твердо сказал моряк.

– Устоит, – повторила про себя девушка, уже ничуть не сомневаясь в этом.

Утром они расстались. Их дороги разошлись навсегда. Лиза с большим трудом, но все же добралась до маленького уральского городка, что на реке Чусовой, где ее заждались мать и младший брат, и прожила в эвакуации почти три года. Ее попутчик, черноморский моряк Григорий, навечно остался в полях под Москвой. А Белокаменная устояла. Устояла Россия.

Спустя годы Лиза, будучи уже замужней женщиной, вспоминая молодость, с грустью думала, что та короткая встреча осенью 41-го года в вагоне военного эшелона и была ее судьбой, так и не состоявшейся, как у многих ее сверстниц, из-за войны.

В эвакуации

Приехав на Урал, Лиза пошла работать в детский дом воспитательницей и получила рабочую карточку – восемьсот граммов хлеба. По тем временам это было целое богатство. Круглосуточная работа врачей, медсестер, воспитателей по спасению детей-сирот от войны приравнивалась тогда к труду сталевара, льющего дульную сталь для фронта. Да и вряд ли эта работа была легче. Смоленские, ленинградские, московские девчонки и мальчишки, не помнящие подчас ни своего имени, ни фамилии, не хотели признавать законов военного времени и настойчиво требовали маму и папу. Лиза догадалась, как успокоить эти маленькие тоскующие сердечки и вернуть улыбки на испуганные лица детей. Она купила на почте недорогие открытки, подписала их красивым учительским почерком и раздала каждому из малышей, сказав, что это привет от мамы. Как загорались глаза ребятишек, когда они прижимали к груди простенькие почтовые карточки, целовали их, гладили, просили воспитательницу еще и еще раз перечитать мамино послание. А ночью, спрятав драгоценный подарок под подушку, осиротевшие дети впервые за время войны засыпали без слез и счастливо улыбались во сне, совсем как в мирное время.

А война продолжалась. Редеющий строй бойцов год за годом пополнялся все новыми безусыми солдатами. Пришел черед и младшенького Задиры. Мать, узнав, что у нее забирают последнего сына, только всплеснула руками и долго не могла вымолвить ни слова. Сестра помчалась в военкомат. Она так растерялась, что от волнения говорила бессвязно, голос ее дрожал:

– Отца давно нет. Старшие братья ушли на фронт, и один пропал без вести. Зачем же забирать последнего, малолетку? Ведь ему еще восемнадцати не исполнилось. Пусть хоть школу закончит, тогда и…

Минутой позже здоровяк-малолетка влетел в кабинет к военкому и стал умолять его не слушать глупых Лизкиных речей:

– Женщина – что она может понимать в военном деле?! – возмущался Задира. – Я все равно сбегу на фронт, не останусь один среди девчонок, – решительно заявил он.

– Орел, ничего не скажешь. Только что ростом вышел, а по уму дите совсем. Сколько таких желторотиков, отчаянно рвавшихся на фронт, заглотнула ненасытная утроба войны. Скольких не дождутся их матери, сестры, невесты, – с горечью думал военком, сочувственно глядя на брата с сестрой.

– Ты-то сам всю военную науку постиг? – обратился он к Задире, хитровато прищурясь. Тот смущенно опустил глаза.

– То-то, вояка, – военком перевел взгляд на сестру и сказал уже более мягким голосом, – учиться направим вашего малолетку в военное училище. Армии грамотные бойцы нужны. Не сразу на фронт попадет. Иди, успокой мать.

Задира

Задира полз по чужой неласковой земле, и каждое движение причиняло боль его изможденному телу. Ему мучительно хотелось пить, пересохшие от жажды губы были бы рады соленой слезинке, сползшей по щеке, но глаза оставались сухими, внутри как будто все окаменело. Задире хотелось уже не плакать, а выть от боли, но он не мог позволить себе ни стона, ни оха. Силы покидали его. Сознание уплывало на время и снова возвращалось к нему, а он все полз и полз, упорно цепляясь за землю израненными руками. Когда стало совсем невмоготу, Задира вспомнил слова командира, прозвучавшие как напутствие перед вылетом их группы на задание в тыл врага.

– Мы крылатая пехота. Рождены летать и ползать. Так что придется не только штурмовать небо, но и принимать грязи на Европейских курортах.

– Насчет курортов загнул командир, шуткой решил подбодрить необстрелянных новичков, вроде меня, – подумал тогда Задира, но поспешил с выводами. Командир вовсе не шутил. Все оказалось очень серьезно ранней весной 45-го года в знаменитом на всю Европу курортном районе Венгрии (зоне выброски их группы) на побережье большого и теплого озера с нерусским названием Балатон. Контрнаступление немцев в районе озера Балатон захлебнулось, отбросить русских за Дунай не удалось. Элитные эсэсовские части под напором мощного огня катюш откатывались к австро-венгерской границе, оставляя за собой минные поля и заслоны. Это был самый жестокий враг – отступающий, и надо было остановить его, не дать уйти в горы. Взрывать мосты, минировать узлы дорог, отрезая противнику пути к отступлению – такая нелегкая, уже не учебная задача со многими неизвестными была поставлена перед боевой группой, в которую входил вчерашний курсант по прозвищу Задира.