Цветок счастья - [16]

Генрих все еще оставался «в берлоге медведя», он не терял надежды привести свой план в исполнение, хотя дело оказалось гораздо труднее, чем он предполагал. Эбергард, узнав о цели приезда молодой девушки, пришел в неистовство, и повторилась та же сцена, которая произошла с тайным советником. Доктора не тронули ни молодость, ни горячие мольбы Кетти; он так грубо говорил с ней, что Генрих вынужден был взять двоюродную сестру под руку и вывести из комнаты. Попросив ее подождать в экипаже, он вернулся в библиотеку, запер дверь на ключ и, обратившись к удивленному хозяину дома, спокойно сказал:

– А теперь, доктор, поговорим, как благоразумные люди.

– Что вам нужно? – сердито спросил старик.

– Я уже сказал вам; что хочу поговорить с вами, как с благоразумным человеком. Молодая девушка, пришедшая со мной, была вынуждена бежать от вашей грубости, ну, а я могу все вынести, тем более, что слышал о вас, как о большом оригинале, на которого сердиться нельзя; наоборот, я очень рад познакомиться с человеком, так непохожим на других.

– Вы, кажется, думаете, что я нахожусь здесь для вашего удовольствия? – воскликнул старик, снова начиная сердиться. – Кто вы такой? Вероятно, брат этой Екатерины Рефельд?

– Нет, я только ее родственник. Меня зовут Генрих Кронек.

Услышав эту фамилию, доктор подскочил на месте.

– Мой отец был уже у вас третьего дня, – спокойно продолжал Генрих, – и узнал вашу «любезность»; поэтому я счел нужным не говорить вам своего имени и послал вам только карточку своей двоюродной сестры. Я боялся, что вы не примете меня, если сразу узнаете, кто я такой.

– Вы думали совершенно правильно; я, действительно, не принял бы вас. Итак, вы – сын тайного советника Кронека, украшенного орденами! Разве ваш отец не рассказывал вам, как я выпроводил его отсюда?

– Нет, рассказывал, и этот рассказ возбудил во мне желание познакомиться с вами.

Эбергард смотрел на молодого человека такими глазами, точно сомневался, в здравом ли тот рассудке. Доктор знал, что люди избегают встречаться с ним, боясь его грубости и несдержанности, и гордился тем, что внушает страх, а теперь вдруг к нему явился человек и заявил, что именно из-за его оригинальной грубости он и ищет его общества! Это было совершенно ново и потому интересно.

– Вы позволите мне сесть? – непринужденно спросил странный гость.

Эбергард утвердительно кивнул головой. Генрих опустился в кресло и обвел взглядом комнату.

– Меня поражает, что вы живете так замкнуто, доктор, – проговорил он. – Вы известны всему медицинскому миру, о вас говорят как о необыкновенном диагносте, творящем чудеса. А ваш образ жизни заставляет ваших коллег отзываться о вас как о неисправимом человеконенавистнике.

– Вот как? Это меня радует! – иронически воскликнул Эбергард. – Пожалуйста, когда вернетесь в столицу, кланяйтесь от меня господам коллегам и передайте как им, так и всем, кому найдете нужным, что они могут перестать интересоваться мной. Никому нет дела до того, где и как я живу!

– Как никому нет дела? А страждущему человечеству, которое имеет право рассчитывать на вашу помощь? – возразил Генрих.

– О, «право», «помощь»! – иронически засмеялся доктор. – Пусть «человечество» оставит меня в покое, я ничуть не интересуюсь им!

– Раньше же вы помогали людям! Почему же теперь не хотите облегчить ничьих страданий?

Вопрос был задан вызывающим тоном, но Эбергард был так поражен смелостью молодого человека, что даже не рассердился, а продолжал с ним разговор:

– Почему? А вот я сейчас отвечу вам на это, мой милый юноша. Потому, что мне надоели вечные жалобы больных, надоело вкладывать все силы в то, чтобы сохранить жизнь разным ничтожным людишкам, не знающим даже, для чего им нужна эта жизнь. Пусть пациент воображает, что он – центр вселенной и что для того, чтобы продлить его крошечное существование, нужно поднять на ноги весь свет. А, по-моему, человеческая жизнь ровно ничего не стоит, и чем скорее от нее отделаешься, тем лучше. Для блага же людей, о котором так много говорят разные пустозвоны, не стоит шевелить даже мизинцем. Все эти высокие слова: «Идеалы, любовь к человечеству, самопожертвование», – чистейшая выдумка; в жизни на каждом шагу встречаешь лишь ложь, жадность и эгоизм. Люди давят друг друга, не дают вздохнуть свободно, а еще говорят о любви к ближнему.

– Однако, доктор… – хотел возразить Генрих, но Эбергард не дал ему докончить фразу.

– У вас, наверно, голова набита разными идеалами, и вы думаете, что на земле небесный рай. По вашему лицу сразу видно, что вы большой фантазер. Но погодите, когда ваши добрые друзья раз двадцать обманут вас, изменят вам, предадут вас, тогда и вы будете такого мнения о людях, как я теперь. Я не лгу ни себе, ни другим и говорю прямо, что посылаю к черту все человечество. Я делаю только то, в чем нахожу удовольствие, и если кто-нибудь становится мне поперек дороги, то я без церемонии сталкиваю его со своего пути. Вот это – единственное мудрое правило в жизни, а все остальное – пустяки! Итак, молодой человек, я удовлетворил ваше любопытство, а потому идите с Богом.

Эбергард говорил с всевозрастающей горячностью и бросал на Генриха такие злобные взгляды, точно собирался задушить его, если тот осмелится противоречить ему. Однако молодой человек все время сочувственно кивал ему головой и, когда доктор окончил, самым серьезным тоном заметил: