Константинополь уютно расположился между трех больших морских рукавов, воды которых омывали берега, утопавшие в пышной зелени садов. Там, где заканчивался город, тянулась, насколько хватало взгляда, плавно переходящая в холмистую местность равнина.
Столица Византийской империи была окружена мощными крепостными стенами, внутри которых кипела жизнь. Здесь было много красивых, величественных зданий, в том числе знаменитый храм Святой Софии, который очень нравился Асмик. Она полюбила Константинополь не только как приют спасения своей любви, а просто как прекрасный и свободный город.
Ее изумлял Босфор, окаймленный двумя рядами холмов, Босфор, чьи воды весной были усыпаны цветами, а осенью покрыты ковром ярких листьев. В них отражалось пронзительно-синее небо и плыли тени высоких, густых облаков.
Во всякое время года город находился во власти ветров, и, случалось, зимой его жители кутались в меха, зато летом разгоряченное зноем тело овевала приятная прохлада.
Рекомендации Смбата Багратуни помогли Камрану поступить на службу к императору Византии: отныне он состоял в дворцовой охране. Асмик воспитывала детей — Тиграна и Сусанну, которые посещали школу при христианской церкви, и младшую дочь, названную Зульфией в честь матери Камрана.
Асмик и Камран никогда не затрагивали вопросы веры и почти не говорили о прошлом. У них был маленький домик с садом, общая постель (наконец-то!) и — порой казавшаяся призрачной, а иногда вполне реальная — уверенность в будущем. Асмик не переставала думать о том, какое это счастье — просыпаться в объятиях любимого мужчины. Случалось, они долго лежали, прижавшись друг к другу, молча внимая тому, что когда-то казалось немыслимым. В такие мгновения они были существами без прошлого и будущего, которым хорошо именно здесь и сейчас.
Как-то вечером, когда они сидели в саду, Камран сказал Асмик:
— Я часто вспоминаю, как впервые увидел тебя в Исфахане. На тебе было зеленое платье, платье цвета весны, надежды, Корана и…
Он неожиданно умолк, и молодая женщина погладила его по руке.
— Из-за меня ты потерял родину, заплатил за мою любовь вечным изгнанием из своего мира.
Камран улыбнулся.
— Это был мой выбор. И потом, разве с тобой случилось не то же самое?
Асмик ответила на его улыбку.
— Нет, я не права. На самом деле все еще впереди. Мне кажется, мы еще побываем везде, где только захотим, вернемся в Исфахан, а еще ты покажешь мне Багдад.
— Каким же образом?
— Очень просто. Я надену покрывало и буду видеть всех, а меня — никто. Рука об руку мы пройдем по городу, который спорит красотой с небом и солнцем.
Камран рассмеялся.
— С небом и солнцем может сравниться только твоя красота! Я предпочитаю, чтобы ты не кутала в покрывало ни тело, ни… душу. Я хочу читать тебя как открытую книгу, чтобы каждый день убеждаться в том, что ты счастлива. Видеть тебя — значит жить. Разве нам мало того, что у нас есть?
Асмик положила голову на плечо возлюбленного и сплела пальцы с его пальцами. По нежно-бирюзовому небу медленно плыли нежно-розовые, похожие на лепестки цветов облака. Со стороны Босфора струилась прохлада. Из дома доносились веселые голоса детей.
Асмик знала, что Камран часто думает о своей родине. Она тоже вспоминала великолепный город, зеленую долину и искрящуюся, как Млечный Путь, реку, вспоминала и часто видела его во сне, как и маленькое, спрятанное в горах селение и его обитателей.
В жизни каждого человека бывают сны, которые никогда не кончаются, которые так же сладки и недосягаемы, как Вечность.
