Цветочный крест. Потешная ракета - [2]

Отец Логгин долго бормотал, отчаянно призывая всю святую рать, могшую помочь ему в борьбе с таким сверхблудным умовредием.

– А что, отче, – дождавшись, когда отец Логгин прекратит возмущенно пыхтеть, робко спросила жена. – Можно ли в дорогу пряженцы с горохом давати? Мать моя всегда рекши: «Хороши в дорожку пирожки с горошком».

– Аз тебя не про дорогу сейчас вопрошаю, – строго осадил отец Логгин. – А про блуд противу естества: в задний оход в скотской позе срамом отца, брата, братана, сосудом да пестом.

– Ох!.. Ох!.. – молодица в ужасе закрыла лицо дланями. – Что ты, господин мой отче, да разве есть за мной такой богомерзкий грех?! Ох!.. Да и подумати о таком мне страшно, а не то что сотворити!

– Глупая жена, – рассердился отец Логгин. – Зачем же ты каитися принялась в том, чего нет? Меня, отца святого, в смущение ввела. Лжу затеяла в святых стенах? Я же тебя ясно спросил: давала ли в афедрон? Кому? Чего?

– В афедрон давала, от того не отказываюсь, а в… Господи прости!.. в задний оход не блудила!

– А что же, по-твоему, значит сие слово – афедрон?

– Сим мудреным словом отче дальний путь нарек?

– Ах, мракобесие… Ах, бескнижие… – принялся сокрушаться отец Логгин.

Молодица похлопала очами.

– Да жопа же, али ты, Феодосья, жопы не знаешь? – быстрым шепотом пояснила случившаяся рядом просвирница, или, как больше нравилось приверженцу философской мысли отцу Логгину, проскурница Авдотья. Разрешив лексическую загвоздку, Авдотья смиренно пробормотала:

– Прости, батюшка, за грех вмешательства в таинство покаяния.

– Грех сей я тебе отпускаю без епитимьи на первый раз, – милостиво согласился отче, радостный от того, что недоразумение, накликанное бесами, разъяснилось с Божьей помощью. То, что именно Бог выслал подмогу отцу Логгину, пастырю было ясно, во-первых, из звания вставшей плечом к плечу ратницы: проскурница Авдотья, по-древлему говоря, дьяконица, – особа духовного звания, а не какая-нибудь баба с пустыми черпалами, дала заслон бесоватию. Во-вторых, просвирница – вдова самого благодетельного образа, и кому, как не ей, подсобить сестре женского полу. В-третьих, – и это было самым вещим знаком, – Господь сподобил на помощь отцу Логгину, принимающему исповедь, не звонаря или пономаря, а – проскурницу, которая именно и выпекает хлебцы для причастия после требы исповедания! «Едино в трех! – воссиял отец Логгин. – Единотрижды!» Под таким научно обоснованным напором лукавый отступил. И дальше таинство исповеди пошло, как по маслу.

– Ты, значит, Феодосия?

– Аз есмь.

– А грешна ли ты, Феодосия, в грехах злых, смертных, как то: сребролюбие, пьянство, объядение, скупость, резоимание ложа бо пуповины, срамословие, воззрение с похотью, любодеяние…

Отец Логгин перевел дух.

– …свар, гнев, ярость, печаль, уныние… уныние…

Отче растопырил персты веером и по очереди пригнул их к длани – не обсчитался ли, часом, каким грехом?

– …уныние, оклеветание, отчаяние, роптание, шептание, зазрение, прекословие, празднословие…

– Погоди, батюшка, – встрепенулась Феодосия. – В празднословии каюсь. Давеча кошка по горнице игравши да поставец с места свернувши. Ах, ты, говорю аз ей праздно, дура хвостатая! Грешна!..

– «Дура» – не есть празднословие, – поправил отец Логгин. – «Дура» сиречь срамословие. За сей грех налагаю тебе сто поклонов поясных и сто земных три дни.

– Аз, отче, поклоны отвешу, только «дура» – не срамословие, хоть как! – встряла Феодосья. – Елда, прости Господи, или там манда – се срам. А «дура»? Иной раз идет баба глупая – дура дурой!

– Оно, конечно, – важно согласился отец Логгин, вспомнив утрешнюю тотьмичку с пустыми черпалами. – Но – отчасти! А за то, что спор затеваешь да в святых церковных стенах поминаешь елду, сиречь мехирь мужеский, да манду, суть лядвии женские, налагаю на тебя седмицу сухояста. Гм… Празднословие, братоненавидение, испытание, небрежение, неправда, леность, обидите, ослушание, воровство, ложь, клевета, хищение, тайнопадение, тщеславие…

– Погоди, господин мой отче, – оживилась Феодосья. – Золовка моя на той седмице на меня клеветала, клевеща, что аз ея пряжу затаскала под одр.

– То ея грех, не твой, – поправил отец Логгин. – Пусть она придет на покаяние.

Батюшка беззвучной скороговоркой сызнова перечислил грехи, вспомнил, на каком закончил, и вновь заговорил:

– Гордость, высокомудрие, укорение… Укоряла ты золовку за наветы? Нет? Добро… Осуждение, соблажнение, роптание, хуление, зло за зло.

– Чего нет, батюшка, того – нет.

Отец Логгин перевел дух и принялся за «Заповеди ко исповедующимся».

– С деверем блудила ли?

– Да у меня, отче, и деверя нет, чтоб с им блудить, – сообщила Феодосья.

– С братом родным грешила ли?

– С Зотейкой-то?

– Пусть с Зотеем, если его так кличут.

– Ох, отче, что ты речешь? Зотейка наш еще чадце отдоенное, доилица его молоком кормит.

– Так что же ты празднословишь? Не грешна, так и отвечай. А грешна, так кайся, – начал терять терпение отец Логгин. – А на подругу возлазила ли?

Феодосья задумалась.

– Когда на стог взбиралась, то на подругу взлазила, уж больно высок стог сметан был.

– Возлазила, значит, без греха?

– Без греха, отче.