Цветочек аленький - [74]

Ольга, убедившись, что внук ее здоров да крепок, за Малушкой посылает. Девушка, от родов измученная, но все одно красоты своей не растерявшая, в простом домотканом платье пред очи княгини является.

— Мир тебе, княгиня-мать. — Послушно женщина склоняется, в душе надежды теша, что заберет ее Ольга из глуши этой, в Киев вернуться позволяя.

— И тебе мира, Малфред. Приехала я, на внука своего, княжича русского поглядеть. Хорош, на сына моего похож больно, за то благодарность тебе отдельная. Потешила сердце мое старое, напоминанием о том, как сама я матерью стала. Дитя Святослав Владимиром нарек, что б миром владел он.

— Спасибо, матушка. — Малфред покорно в пояс Ольге кланяется, от похвалы млея, коли слова добрые мать Святослава говорит, значит простила милостницу свою беспутную.

— То не все. Ребенок со мной в Киев отправится, чтоб Святослав пред всем народом признать его мог, и имя свое дать. Ты же тут остаешься, покуда не решу, что делать с тобой дальше. — И видя, как девушка, с лица спав, плакать начинает, чуть мягче княгиня добавляет: — За ребенком брат твой — Добрыня приглядывать будет, сын твой воспитанником дяде своему станет.

— Прошу, не губите. — Малуша на коленях к ногам Ольги бросается. — Не отбирайте дитя мое. Мал еще княжич, пусть подле матери побудет, покуда срок обучения воинского не наступил!

— Полно тебе, глупая! Как защитишь здесь княжича, коль прознают, кто ты? Аль думаешь врагов у Святослава нет, что через сына ему мстить возжелают? — Ольга злиться начинает. Не хочет она дитя с матерью разлучать, да только нельзя княжича в глуши этой оставить. Неспокойно ныне. Народ на два лагеря поделился, одни во Христа веруют, другие в богов, что предками завещаны. И каждый долгом своим считает, веру истинную, по мнению его, до соседа донести. Оттого половина земель русских Ольгу на колу за предательство веры видеть желает, вторая Святослава в петле за твердолобость и не желанье в Бога истинного уверовать. Кипит Русь, бурной рекой волнений плотину спокойствия ломая, а где первая течь будет неясно. Нельзя ребенка в Будятине бросать. И мать его взять нельзя. Не только от своего гнева Ольга Малушку сослала, но и гнева дочки боярской, что волей судьбы женой Святославу стала, боясь. Предслава тиха, а отец у ней лютый, мало ль чем бабе брюхатой навредить мог, дочь свою да внука защищая. Оттого и выслала Ольга Малфред, даже Святославу не сказав, где любимую его упрятала. Ныне же, коль воротит ее в Киев, жена князя, тем оскорбиться, да козни строить будет. А на кого злоба ее изольется, на Малушку аль на Владимира не ясно. То что страшны бабы, измену учуявшие, Ольга по себе помнит. Не простит супруга законная близость любовницы с придатком. Лишь то, что Святослав дитя Малфред признал, Предславу зубами скрипеть в злобе заставило, а что будет коли с ребенком с высылки еще и мать его вернется, то вообще никому не ведомо.

— С собой меня возьми! Полы мыть стану, горшки чистить! Только не забирай сына, молю! — Рыдает женщина, слезами солеными доски половые заливая.

— Молчи! Забыла, пред кем стоишь? Кого просишь? Горшки мыть! Должно ли матери княжича поломойкой работать? И так всю жизнь тобой мальчика попрекать станут, а ты еще горше судьбы ему хочешь! Позором покрыть, что бы каждый на Руси и за пределами ее, говорил, что сын Святослава робич? — За злостью Ольга жалость скрыть пытается. Не знает женщина, как успокоить ту, кто и матерью не побыв, дитя лишается, но и поделать ничего не может. Видит Ольга, как меняются глаза Малфред, как зажигается в них огонь безумия, как смеяться начинает женщина, смехом тем, что лишь юродивые разражаются.

— Знаешь ли ты Ольга, как дерево гнилое выглядит? Да откуда тебе знать, дальше терема княжеского не ступавшей. А я поведаю. — Ровен голос Малушки, будто и не было истерики миг назад, лишь в глазах огонь скаженный, что о рассудке не здоровом говорит. — Стоит оно, с виду крепкое, кора тверда, да корни по земле на три локтя тянуться. А листьев нет. Словно навек зима красоту зелени отобрала. Рубишь такое дерево, думаешь, дровами запасешься, я его внутри уж давно черви сожрали. И гнилью воняет так, что желудок в спазме корчит. Так и ты, Ольга, что то дерево, с виду крепка да могуча, а душой выгнила без остатка. Та, что дитя свое имея, да зная, как сильна любовь материнская, отобрать у другой ребенка может, вместо сердца навоза кусок носит! — И вновь, смехом заливается, между всхлипами проклятья выкрикивая.

— Ой, ли о ребенке лишь заботишься? Или надежды имела княгиней при сыне стать? Так знай, что коли и суждено Владимиру место Святослава когда-нибудь занять, то все одно, подле него не ты, а супруга сына моего будет. Ты же, как была рабыней, так ей на век и останешься. — Встает Ольга, не желая больше слушать девку безумную, слугам собираться приказывая, из избы выходит. Где за тенью сарая спрятавшись, камни в забор кидает, злость свою да жалость неуместную сбрасывая.

— Тяжело правду слушать, Олюшка? — Морена на забор вскакивает, камней летящих не боясь. — Ведь крепка девка была, и кровью сильная, такую руду не жаль в династию влить, не ослабит, но усилит род княжеский.