Цветочек аленький - [57]

— Кто не знает, какими тропами ступать следует, тот всегда неприятность встретит. А коль дорога известна, то и бояться не о чем. — Непонятно княгиня отвечает, думать царя вынуждая, то угроза какая, аль болтовня пустая, а может и впрямь не причастна Ольга к тому, что в лечебнице ни одну седмицу гонец его провел, кусков плоти в бойне со зверем лишившись. Только вот божится подранок, что не волки то были, а собаки натасканные. Приблазнилось?

Долго в день тот вопросы решались, еще дольше споры спорились. Лишь к вечеру позднему, Ольга в покоях, что гостям были выданы, оказывается.

К ней, в юбках платья длинного путаясь, Малфред верная подбегает.

— Утомилась, поди, матушка? Приказать ли воду готовить?

— Обожди, не суетись понапрасну, в ум вернуться бы, после тех споров. — За голову княгиня держится, туман в голове не ясной разогнать надеясь. Неужто, на столько плохи дела в Константинополе, что правителя державы дружественной опоить в застолье решили. Хотя вряд ли то зелья были, скорей просто вина их дурманные с непривычки в голову ударяют. Еще раз кудрями тряхнув, да взгляд в даль устремив, в задумчивости спрашивает Ольга у ключницы своей: — Вот скажи мне, Малфушка, то гоже — императору в мужья к нам проситься?

— Где же гоже? С женой ведь, за столом рука об руку восседал он. Ох, неужто прям сватался? Императрицы не убоявшись? Хотя баб они тут ниже псов дворовых считают, вот видать языком и молотит….

— Тише, тише, вот ведь задор-баба! Говорил император загадками, вроде ясно то, да не полностью. Но жена его сына родила, значит жить им вдвоем до старости. Видно царь Константин больно жаждет Русь подмять сапогом кожемятным, коль жены своей не пугаясь, полусловом союз предлагает. — Ухмыляется Ольга довольно, внимания на боль, что в виски распирает не обращая, дальше рассуждает. — Всяко может случиться ныне. Не у нас одних в лесах страшно. Может так приключиться, что царица с коня вороного, зазевавшись, свалилась в яму? Или ягодами отравится? И тогда император свободный, и к женитьбе уже сгодится.

— Ой, да он же ведь страшный! Борода у него козлинкой, сам весь щуп, как в голод родился, да и стар уж….

— И я не молодка! — Ольга служку перебивает, да рукой уходить ее просит. А сама у окна присев, песнь, что Игорю в день свадьбы пела, затягивает. Помнит все душа женская, как козой молодой скакала, как рыдала меж кладки с поленьями, от судьбы своей убегая. Как нашел ее там княжич — суженный, да целуя в уста, успокаивал. Как смеялась она заливисто, на колени ему присаживаясь.

— Как же любишь ты, Олюшка, горю горькому придаваться. Словно солнце не выйдет на зорьке, если слез с ведро не наполнится! — Рядом с Ольгой Морена присаживается, ногу на ногу чинно закладывая.

— Не ждала я тебя на земле чужой, разве можешь ты тут появляться? — Удивленно княгиня спрашивает, злое слово от сердца отбрасывая. За те годы, что волей и по вынуждению ей общаться с Мореной приходится, попривыкла женщина, к словам грубым, которые из уст ведьмы смешливой частенько выскакивают. Коль была б она простой бабой, не спустила б ей Ольга такого, но с богиней морозов лютых, не пристало даже княгине спорить.

— Что могу я, тебе не ведомо, но есть правда в твоих рассуждениях. Тяжело мне в граде этом, здесь земля меня отвергает. — И в окошко меж ставен глядя, передергивается Морена, отвращение к земле не родной выказывая.

— Коль явилась, скажи, исполнится, что задумала? Аль не стоит бередить понапрасну?

— Время скажет. Но дело то верное, ворога бить его же оружием. — Поклонившись княгине, как равной, исчезает Морена в тумане. Ольга, в силу свою уверовав, для отхода ко сну умывается.

По утру, освежившись с кувшина, просит встречи с царем византийским. Просьбу ту лишь к вечернему часу император удовлетворяет. А до вечера мечется Ольга — беспокойно ей в ожиданье ответа, но отсрочка та на руку даже, время есть, что б еще раз все взвесить. Как сказал бы сынок ее младший — меч в руке лишь спокойный удержит, кто ярится понапрасну, оружием вреда себе боле наносит, чем врагу угрожает.

Тронный зал византийского царства, поражает своим размахом. Пол уложен мозаичной фреской, что причудливо кусочками собираясь, лица царей, некогда правящих землями этими отображает. К центру зала, где послов принимают, немного левее стоит древо из позолоты, на ветвях у которого, вот же диво дивное, чинно птицы гнездятся из бронзы. Чудные птахи, словно желая, спорить со своими живыми сестрицами, песни чирикают ладно, да у каждой свой звук выходит, оттого, в переливчатом гомоне, словно в байке калики музыка родится. Сразу за древом не обычным тронное кресло стоит из меди, златом подбитое, сделано так, что глазу не видно есть ли под ним подставка какая, али силой ведовской зачарованное, парит оно в воздухе, законам земным не подчиняясь. С каждого бока от кресла имперского — львы неизвестного сплава, словно ожив по велению правителя, пасти свои широко открывают, хвостами о пол не довольно постукивая.*

Ольга от роскоши глаза округляет: кто же тот мастер, что сделал все это? Вот диво то, неужели людская рука может создать то, что, казалось, лишь богам и подвластно. С силой собравшись, уверенным шагом, да по сторонам не глазеть стараясь, ступает к имперскому месту княгиня, будто не трогают разум ее чудеса, что вокруг творятся.