Цветочек аленький - [20]

Путь далек ее, зима уж с порога в сени перебравшись, сухим ветром под меха пробирается, щеки языком холодным лижет, дыханьем морозным обжигая. Не веселы воины, но за княгиней в молчанье следуют. Не стоит мужчине ныть там, где баба с высоко поднятой головой идет. К Новгороду в тишине подъезжают, холодом овеянные, лишь о теплой постели, да горячей еде, мечтая. Разъезжая по домам горожан, волей-неволей приютивших воинов славных, каждый пристанищу любому радуется. Ольга же, взяв с собой дружинников десяток, к тиуну* новгородскому в терем отправляется, где хозяин, княгиню радушно встречая, поклоны земные выписывает, не забывая на плохие урожаи сетовать. Так за чаркой меда хмельного, между жалобами и мольбами дань щепотью, а не мешком брать, разговор меж Ольгой и тиуном новгородским завязывается.

— Слушай указание мое, — Ольга, брови сурово сдвинув, наместнику на лавку перстом указывает, присесть вынуждая. — До того, как Ярило в права свои вступит, построй на земле новгородской погосты* для сбора дани предназначенные. Буду вам уроки давать, что собрать к прибытию моему необходимо. На погостах тех и будем разговор вести. Люд простой, с жалобой, аль с благодарностью прийти ко мне сможет, ты же знать заранее будешь, когда и с чем ждать меня. Туда и дань приносить будете в той мере, что мной установлена. В этот раз немного возьму, не кручинься и спать отправляйся. Утром дела решим, да дальше в путь отправимся.

— Помилуй, Ольга, нет у нас сейчас средств в уплату. Неужто Киев до весны не обождет? — Тиун новгородский зло глядит, с добром нажитым расставаться не желая.

— Я архонт земель этих, пред мной головы склоняют от Таманских земель до верховьев Вислы. Я Княгиня Киевская, мать Руси Великой. Как смеешь ты, жалкий раб, у ног моих ползающий, поперек моему слову свое ставить? — Огнем чернобоговым* глаза Ольги горят, страх и ужас в непокорных слуг своих вселяя. За плечами ее, с мечами, от ножен избавленными, дружинники стеной встают, к бою готовясь. Не дадут княгиню свою обидеть ни словом ни делом мерзким.

Пятится ставленник новгородский, смелость растеряв, о милости умоляет, обещая погосты на каждые полста верст выстроить.

Милостиво Ольга воинов своих останавливает, решив наместника не менять. Ведь испуганный враг, какое-то время добрым другом будет.

Поутру дань собрав, часть дружины вместе с оной в Киев Ольга отправляет, сама с остатком воинов, в земли псковские выдвигается. Прежде чем тиуна местного навестить, в родные Выбуты наведаться хочет. Коня пришпоривая, подальше от богатырей своих, что вместе с ней в авангарде движутся, отъехать хочет, ибо негоже воинам видеть, слезы, что на глаза, от тоски по родителям, наворачиваются.

Вот и полесье родное заканчивается, и на пригорке, где рассвет занимается, река Великая видна. Здесь она — Ольга молодой и не мужней в водах купалась, здесь в дряхлой лодке с Игорем познакомилась, здесь с отцом, от матери прячась, рыбу неводом ловила. А за рекою лес дремучий начало берет, где юной девицей, в ночь на Купалу, цветок сорвала. А вон и избушка родная видна, вся покосилась, без руки крепкой. Отец стар уже и мать с годами не молодеет, не кому за домом смотреть, а Ольга в делах своих об отчем крове позабыла. Тяжко княгине в воспоминания пускаться, но мысли бурным потоком бегут, об очи слезами солеными ударяясь.

Спешившись с коня, Ольга на людей, ее встречать вышедших, внимания не обращая, к дому родному кидается. А в доме мать одна, отец уж лет пять как помер, от дочери вестей не дождавшись. Диким зверем ревет княгиня, себя проклиная. Как могла она, годы эти домой не являться? Как могла, позабыв, кто жизнь ей дал да душу свою в сердце ее вложил, в родные земли годами не стремиться? Ведь нет для человека пути праведней, чем тот, что к дому родительскому ведет. Нет ничего прочнее связи, той, что родом твоим дана.

Мать, за муками дочерними наблюдая, успокоить ее не пытается. Затаилась в сердце материнском обида лютая на ту, что, из чрева её выйдя, забыла о тех, кому жизнью обязана. Пусть теперь кровью сердце княжеское обагрится во славу отца, что дочь не видя, с тоски помер.

— Горька ли участь тебе, доченька? — Ольгу матушка спрашивает.

— Горше, чем было когда либо. Почему весть не послали? Почему таили от меня это? — Слезы, по щекам размазывая, на коленях подле матери сидя, дочь, отца потерявшая, спрашивает.

— А чего посылать, коли некому? Была дочь, да издохла, властью своей захлебнулась, мать с отцом не поминая. Как княгиней стала, так глаз своих постыдных и не казала. Чего теперь-то явилась? Неужто совесть в душе гнилой проснулась? Сколько слез горьких пролито было, в волнение у окна вестей с отцом ждали. А не было гонца с весточкой! Будь ты проклята, паскуда княжеская! — Со словами этими злыми, плюет в Ольгу женщина отчаянная. И такая боль, да тоска в глазах старческих, что не люб ей уж свет этот, где в одиночестве жизнь доживает. Ничего не говорит Ольга, повернувшись дружинникам наказывает, дров на зиму нарубить матери старой, да воды из колодца натаскать по более. А сама, на коня вскочив, покидает деревню, тетке Любомиле на прощание наказав, за матерью ее приглядывать, да вести о здравие ее гонцом в терем княжеский отсылать.