Цветные миры - [140]

Один из соседей, заглянувший в этот день к Мансарту, в ответ на его слова возразил:

— Зато негры стали свободнее!

— Да, свободнее, но во имя чего? Для своей пользы или в ущерб себе? Чтобы иметь возможность латать свои дыры или чтобы покупать новые вещи? Чтобы разоряться вконец и совершать преступления? Чтобы быть жертвами шантажа?

— Может быть, вы предпочли бы Россию?

— Нет, я предпочитаю Америку, но не ту, что есть, а ту, которая будет…

Джин сумела осторожно вмешаться и приостановить поток его слов. Когда сосед ушел, она сказала Мануэлу:

— Дорогой, думаю, что ты не должен говорить так откровенно, по крайней мере с чужими. В наши дни это рискованно.

— Рискованно? Что ты хочешь этим сказать? Я же беседовал не с кем-нибудь, а с нашим знакомым. Какой же, черт возьми, от этого может быть вред?

Джин покачала головой и увела его в дом обедать.

Однажды Джин принесла три книги, и Мансарт стал с интересом их просматривать. Они любили совместное чтение. Обычно Джин читала вслух какую-нибудь книгу, а потом они долились мнениями.

— Кто это — Джесси Фосет? — спросил, взглянув на обложку книги, Мансарт. — Я где-то слышал это имя, но…

— Сейчас объясню. Вот тебе еще один характерный пример, имеющий прямое отношение к негритянской проблеме, — сказала Джин. — Перед нами три книги Джесси Фосет. Это настоящая литература. В них правдиво показана человеческая жизнь, но жизнь лишь небольшой группы людей — не напыщенных богачей, а скромных цветных обитателей Филадельфии, порядочных, хорошо воспитанных, добросовестных тружеников — работников ресторанов, квалифицированных слуг, священнослужителей; рассказывается об их радостях и печалях, об их умственном и культурном росте. Но эта картина не интересует ни белую Филадельфию, ни белую Америку в целом. Никто из них не удостаивает своим вниманием этот уголок американской действительности. Как водится, им даже неизвестно о его существовании. Да и черная Америка обычно пренебрегает тем, что не может заинтересовать белую Америку. Джесси Фосет создала только три или четыре такие превосходные книги, а затем перестала писать в самом расцвете своего литературного дарования. Это дозор для нас и большая потеря. Однажды я случайно видела ее — невысокая, довольно полная девушка, очень миловидная, с блестящей коричневой кожей, с горящими глазами, в которых, казалось, светилась ее неуемная душа. Каким успехом пользовалась бы она в Англии восемнадцатого века или во Франции в дни Бодлера! Но Америка смутных двадцатых годов нашего века не прочла даже маленькую книжку с ее изящными стихами. Итак, мой милый, сегодня мы будем читать роман Джесси Фосет «Все смешалось!».

С течением времени в погожие вечера соседи Мансартов стали охотно заглядывать к ним на чашку чая. Всем приятно было посидеть и поболтать на широкой веранде, выходящей на залив. Постепенно вечернее чаепитие у Мансартов стало для соседей привычным развлечением.

Как-то раз, когда Джин разливала на веранде чай, потчуя своего постоянного гостя — отставного профессора, к ним зашла знакомая преподавательница одной из городских школ, женщина средних лет, взять книги по истории негров, так как публичные библиотеки были небогаты литературой по этому вопросу. Сосед-бакалейщик, привезший учительницу в своем фургоне вместе с недельным запасом нужных ему товаров, тоже заглянул на огонек. В дом был приглашен и какой-то прохожий, остановившийся, чтобы полюбоваться на пышно цветущие розы, и назвавшийся художником-пейзажистом. Почти в это же время к Мансартам пришел еще один сосед, писатель, с которым у них было лишь шапочное знакомство, попросить спичку, чтобы раскурить потухшую пенковую трубку.

Разговор сначала как-то не клеился и вращался вокруг случайных тем, но вскоре стал общим и оживленным. Старый профессор пустился в свои излюбленные рассуждения.

— Мы, американцы, ведем себя удивительно глупо — все время чего-то опасаемся. Мы запуганы до смерти, а, собственно говоря, почему?

Учительница поспешала дать наиболее логичный, по ее мнению, ответ:

— Беда в том, что у нас плохие школы. Образование падает с каждым днем. Педагоги у нас слабо подготовлены, да и вообще их слишком мало.

— Никогда еще не слышал, чтобы люди так лгали и так безбожно обворовывали других, как у нас. Да еще на каждом шагу подозревали бы друг друга, — вставил бакалейщик. — Прямо не знаешь, кому и верить…

Профессор продолжал:

— Разве кто-нибудь у нас серьезно верит тому, что коммунизм — это международный заговор или что Россия замышляет нас уничтожить?

— Я все тверже убеждаюсь в том, — задумчиво сказал Мансарт, — что небольшая кучка влиятельных лиц, контролирующих большую часть наших богатств и средств пропаганды, заставляет американцев думать и поступать вразрез с их подлинными взглядами.

— Вот теперь мы близки к истине, — сказал старый профессор. — К вашему сведению, у нас в США сто двадцать семь человек занимают двести восемьдесят девять директорских постов в шестидесяти шести корпорациях, владеющих миллиардами долларов и контролирующих семьдесят пять процентов активов всех компаний в Соединенных Штатах, Конечно, свои посты и власть эти люди получили далеко не демократическим путем. Они выдвинуты заинтересованными кругами или же сами навязали себя акционерам. Эта олигархия становится все малочисленное, а ее власть над промышленностью в Америке и во всем мире — все сильнее. Мелкий бизнесмен постепенно исчезает; монополии вытесняют с рынка ремесленника. Где же выход? Допустим, что весь капитал и право руководства промышленностью перешли законным путем от ста двадцати семи лиц в руки государства. Допустим далее, что государство основано на подлинной демократии, что избирателей вдохновляют высокие идеалы общего блага и что люди, поставленные ими во главе страны, честны и самоотверженны. Что вы тогда скажете насчет социализма без революции?