Цветные миры - [135]

После кризиса он помогал налаживать на Юге деятельность Бюро справедливого найма на работу. В этот период Мансарт не раз заставал Уокера чинно беседующим за одним столом с теми белыми южанами предпринимателями, которых он пытался убедить — не рассчитывая на их честность, — что добросовестный наем негров на работу принесет им более высокие доходы, чем обычная политика обмана.

И вот теперь пятнадцать лет спустя Уокер снова пришел навестить своего старого друга и наставника. Он поседел и выглядел старше своих лет, но в его взгляде все еще проскальзывала ирония и молодой задор, и он по-прежнему умел смотреть правде в глаза.

— Как вы поживаете, господин ректор? Ну, тут у вас, оказывается, прекрасное учебное заведение, да и студенты такие, что залюбуешься. С такими стоит повозиться! А чему вы их учите? Что честность — лучшая политика? Они не поверят вам, потому что хотя и уважают вас, но в то же время чертовски хорошо знают, какие козни строят с помощью ваших же одноплеменников белые джорджийские тузы, пытаясь погубить вас. Нет, нет, не спорьте! Я знаю, что они не в силах напакостить столько, сколько им хотелось бы, но все же сумеют подложить вам большую свинью. И ничего вы тут не поделаете. Ну а всего хуже то, что теперь вы не вправе даже беседовать со своими юношами и девушками начистоту. Думаю, что в этом-то сейчас и заключается трагедия цветной молодежи. Она, конечно, бедна, ею помыкают, ее оскорбляют. Молодежь приходит к выводу, что живет в мире, где вообще не может быть правды и справедливости. И вы никогда не сможете доказать ей противного.

Мансарт прервал его:

— Я не согласен с вами, Джордж, и остаюсь при своем мнении. Я встречал хороших людей и видел, как торжествует справедливость.

— Конечно, видели или убеждены, что видели. Впрочем, это одно и то же. А у меня, друг мой, столкновение с негритянской проблемой убило всю веру, все идеалы. Послушайте, ректор Мансарт, я не часто высказываюсь так откровенно. Я покинут друзьями, утратил все иллюзии, часто испытываю физические страдания и постоянно — душевные. Все, что я делал, все, на что я надеялся и во что верил, полностью погибло или так близко к краху, что я окончательно потерял надежду на лучшее будущее. Еще в колледже я узнал, что если видишь зло и сталкиваешься с бесчестностью, то надо заткнуть себе рот и бежать прочь; сам я не последовал этому правилу и загубил свою жизнь, можно сказать, еще до того, как она по-настоящему началась.

Я пытался разъяснить правду цветным студентам и в результате лишился работы. Затем пошел на профсоюзное поприще и тотчас убедился в том, что чем меньше буду говорить о приеме негров в профсоюзы и борьбе за их права, тем дольше удержусь на своей работе. Все же, несмотря на весь свой печальный опыт, я по своей наивности никак не мог стать окончательно пессимистом. И когда получил место корреспондента в крупной столичной газете, то решил: вот тут-то увижу подлинную свободу. Свободу печати! Наконец-то я сам постигну настоящую правду и смогу писать о ней для тех, кто жаждет ее узнать. Надо же придумать такую чушь в «свободной, демократической» Америке! Я проработал на этой должности два года и стал воображать, что делаю полезное дело, — я был уверен, что могу хорошо работать. А владельцы газеты заметили, что я слишком много болтаю о правах негров и критикую новую «эру процветания», которую создают на Юге белые промышленники. Поэтому меня выставили и отсюда. А надо было как-то жить. У меня жена, которую я люблю больше всего на свете. У нас есть ребенок, родившийся калекой, — последний удар ехидно ухмыляющегося провидения. Что мне оставалось делать? Я отправился в логово продажных профсоюзных лидеров и стая рупором безграмотного вора, который руководит другими мошенниками. Я помогаю ему проводить в жизнь его планы, выполняю его грязные поручения и пишу для него речи. Разумеется, я ругаю, как только могу, коммунистов. Все это дает мне средства на оплату квартиры, на питание и лечение — словом, на поддержание домашнего очага ради моей преданной жены. Чего еще желать? И какой толк от умных разговоров в этом мире, насквозь пропитанном ложью? Ну, мне пора идти. Скоро я, надо думать, отправлюсь на тот свет. Не забывайте обо мне, ректор Мансарт, и внушайте своим студентам возвышенные идеалы, если даже вам придется для этого лгать, что, несомненно, вы делаете теперь и будете делать впредь.

— Мне жалко вас, Уокер! Вы так изломаны жизнью, у вас такие нездоровые мысли…

— Сам я куда больше жалею себя, чем вы меня, ректор Мансарт. В порядочном мире я, быть может… Э, да что тут говорить! Прощайте!

Джин была поражена новым оборотом дела. Во-первых, приходилось еще два года жить в разлуке с Мансартом. Кроме того, Мануэл как-то вскользь упомянул о том, что его пенсия будет равна половине служебного оклада. Джин впервые задумалась о том, что значит теперь пенсия в две с половиной тысячи долларов. В прошлом, когда они оба работали в колледже, их общий доход в виде жалованья и разных добавочных выплат достигал девяти с половиной тысяч долларов, что вполне обеспечило бы им совместную жизнь. А теперь, когда все так подорожало, они должны будут жить на одну четверть этого дохода.