Цветные миры - [126]

Собрание происходило в ресторане на левом берегу Сены. Уровень культуры здесь был явно выше, чем на таких же сборищах цветных в Америке: почти все присутствующие были с высшим образованием. Они принадлежали к самым различным национальностям. Тут были суданцы и западные африканцы (часть из них с племенными знаками на лицах), мулаты из Африки и Вест-Индии, азиаты. Среди последних Аделберт с изумлением узнал ту хрупкую девушку, которую он недавно встретил. Возможно, и она узнала Аделберта, но, во всяком случае, не подала и виду, а он в свою очередь старался не глядеть на нее чересчур явно.

— Скажите, — спросил он своего соседа по столику, назвавшегося ему жителем Тимбукту, — надеетесь ли вы, африканцы, избавиться от европейского господства без войны?

— Скорее всего, без войны не обойтись, но все же мирный путь возможен.

— А в случае войны ставите ли вы своей целью, победив белых, властвовать над ними так, как они сами господствовали над вами?

— Конечно, нет. Мне кажется, что война вообще не может быть орудием прогресса. Возможно, время от времени нам и придется прибегать к ней, но лишь как к крайней мере защиты. Мы уверены, что демократическим путем, с помощью планирования и научных знаний, мы сможем организовать наш народ так, чтобы обеспечить ему благосостояние, прогресс и культурный уровень, и не допустим, чтобы его заставляли работать из-под палки ради прихотей и обогащения европейцев.

— Этого мог бы достигнуть и благонамеренный фашизм, но…

— Фашизм никогда не бывает благонамеренным. И в конечном счете всегда погибает от собственной алчности и разложения. Только демократическая власть неизменно благожелательна к народу. Но народ должен сам заботиться о своем благосостоянии.

— А разве демократия — это не власть слепой толпы? Станет ли эта толпа когда-нибудь настолько разумной в самом широком понимании, чтобы править государством с пользой для себя?

Аделберту ответил кто-то сидевший позади него. Это был нежный и в то же время твердый голос, взволнованный женский голос, в котором звучали воля и уверенность в своей правоте. Аделберт оглянулся и с изумлением увидел, что голос принадлежит молодой вьетнамке. Она говорила:

— Демократия всегда была и будет властью народа, которым, однако, надо руководить, наставляя его и простым советом, и приказом. Другого пути нет. Ваш Запад подкупает народные массы мелкими подачками и дутыми обещаниями. А Восток должен отстаивать интересы масс, убеждать их, требовать от них самопожертвования и дисциплины, необходимых для освобождения.

Аделберт пристально посмотрел на нее. Она выдержала его взгляд. В разговор вступил д’Арбусье:

— Позволь мне сослаться на исторический факт. Капитализм в Европе, огородив общинные земли и подкупив феодалов, оторвал крестьянина от земли, после чего, монополизировав средства производства, отдал народ в рабство предпринимателям. А мы, африканцы, еще не расстались с нашей общинной земельной собственностью. Используя ее, мы намерены выращивать для самих себя продовольствие, обрабатывать сырье для наших собственных нужд и вместе с тем воспитывать ваши массы в духе борьбы за прогресс, а не просто за власть. И если большинство народов мара вступит на этот путь, может ли их что-нибудь остановить?

— Кроме того, — вмешался в разговор еще кто-то, — когда колонизаторы убедятся, что добыча, на которую они зарятся, а именно рабский труд и ценнейшее сырье Азии и Африки, ускользнула навсегда из их рук, войны сами собой прекратятся, так как для них не будет больше причин.

Аделберт недоверчиво улыбнулся.

— Учтите, что подобное воспитание масс и демократию легче вообразить, чем осуществить. В конце концов, черные, коричневые и желтые люди тоже не ангелы! Какая гарантия, что нас не предаст кто-нибудь из своих?..

Он ощутил гнетущую тишину, последовавшую за его словами. Атмосфера сгустилась, и, хотя разговор принял более отвлеченный характер и бокалы по-прежнему наполнялись вином, Аделберт понял, что нечаянно коснулся глубокой раны. Он поднялся и прошелся немного по залу, пока незаметно для себя не очутился возле вьетнамки. Самолюбие не позволяло ему первым начать с ней разговор. Но они сразу встретились взглядами. Без малейших признаков кокетства она сказала:

— Недавно я спутала вас с другим человеком; вы очень похожи на него фигурой, и раньше он жил неподалеку от места, где мы с вами встретились.

— Я рад, что оказался не им, — улыбнувшись, заметил Аделберт.

— Я тоже, — ответила она холодно, без тени улыбки.

Больше на эту тему она не говорила, а когда они уселись рядом, вьетнамка снова продолжила беседу. Она была убеждена, что западный рабочий поступился политической властью ради жизненного комфорта и пошел в солдаты, чтобы завоевывать и порабощать цветные массы в своекорыстных целях. Аделберт настаивал, что при аналогичных обстоятельствах и цветные не устояли бы перед соблазном.

Она умолкла и, явно волнуясь, нервно вытянула и сжала свои топкие руки. Широкие рукава ее платья приподнялись, и тут Аделберт впервые вдруг заметил на ее руке клеймо. Он слышал раньше об этом фашистском изуверстве, даже видел мельком шрамы на загрубевших мужских волосатых руках. А здесь на тонком, почти детском запястье четко выделялось клеймо с номером узника концлагеря — 71942. Аделберт, пораженный видом клейма, осторожно взял ее руку в свою. На глазах у него навернулись слезы, и он почувствовал такую душевную боль и жалость, что у него не хватало слов, чтобы ее выразить. Девушка некоторое время не отнимала своей руки, а затем сказала: