Цветины луга - [142]

И главный инженер бросил все силы на своевременное завершение всех работ. Теперь уже речь шла о чести строителей. И вот в это горячее время, когда инженер был полностью занят подготовкой к пуску, ему доложили, что учительница Мара и ее муж просят их принять. Он не мог им отказать.

— Может быть, поговорим попозже, — попытался было он отклонить ее просьбу. — Сами знаете… сейчас горячая пора, готовим завод к пуску.

Но учительница сразу же сломила его робкое сопротивление:

— Представьте себе, что мы горим. Неужели вы нам не поможете?

— Как же, как же…

— Тогда помогите нам потушить пожар!

Ее слова совсем не показались ему двусмысленными, как это наверняка показалось бы некоторым другим мужчинам. В ее голосе звучала тревога. Он понимал серьезность положения, ему было известно, о каком пожаре идет речь, но он не знал, как помочь ее мужу. Этот человек был антипатичен ему. Не выдержав нажима Солнышка, он окончательно скатился на путь подхалимства и угодничества. Инженеру доводилось встречать многих, поступавших против своей воли, отказывавшихся от своих позиций. Но они делали это временно, с тем чтобы при первом удобном случае настоять на своем, добиться справедливости. Дянко Георгиев был не из них. Встречались и такие, которые только на словах соглашались с начальством, молчаливо принимали все указания, не имея сил противиться, но внутренне, в душе оставались самими собой, верными своим идеям, не запятнанными в глазах людей. Стоило уйти тем, кто подавлял их, как они снова высоко поднимали знамя борьбы. Но вот теперь Солнышка давно уже не было, а Дянко Георгиев все еще не мог придти в себя, опомниться.

После нескольких совещаний с Тучей и Сыботином, инженер решил последовать их совету. Председателю лучше всего, действительно, остаться на своем месте. Там с их помощью он сможет встать на ноги, вернуть прежнюю веру в себя. Нельзя, вытащив его оттуда, позволить ему беспрепятственно карабкаться наверх. Разве он осознает свои ошибки на заводе? Конечно же нет, превратится в самого обыкновенного обывателя и только, а может, и в отвратительного карьериста. И как бы ни был он расположен к его жене, инженер решил отказать Дянко. Конечно, сначала он попытается убедить его.

— Садитесь, пожалуйста! — инженер указал на стулья.

Дянко сел первым, но Мара продолжала стоять.

— Простите, что не вовремя, — как-то смущенно сказала она.

— Сейчас самое время решить этот вопрос, — подхватил ее муж нахальным тоном. — Здесь нас трое: я, моя жена и вы — мой друг.

Мара подняла глаза и с упреком посмотрела на мужа: «Какой он тебе друг!» Дянко не понял упрека.

— Прошу вас, садитесь! — инженер не занял своего места за столом, пока не села Мара.

Все молчали. Мара пришла сюда против своей воли. Каждый день, с утра до вечера Дянко надоедал ей своими просьбами. Вначале посылал ее одну: «К другому бы я тебя одну не пустил, а его не боюсь. Это настоящий коммунист!» Где было ему понять, что именно поэтому она и не хотела унижаться перед инженером. А сейчас она сюда пришла только потому, что и дни и ночи превратились для нее в кошмар, заполненный одним и тем же — его просьбой. Ей нужен был хотя бы временный отдых. И теперь, сидя здесь, она упрекала себя за то, что согласилась выполнить просьбу мужа. Наступившее молчание угнетало ее, но она не знала, как его нарушить.

— Вы можете обозвать меня капитулянтом, — прервал затянувшуюся паузу Дянко. — Можете сказать, что я бегу от трудностей, но я не могу оставаться там. Слынчев дискредитировал меня, и в селе для меня все кончено. Я все равно уеду, если не к жене на завод, то в другое место.

— Неужели все у вас сложилось так безнадежно? — спросил главный инженер. — А по-моему, сейчас вам никто уже не будет мешать. Получите машины, мы со своей стороны тоже всегда готовы помочь хозяйству. Да и все вам помогут.

— Знаю я эту общую помощь. Все мастера давать указания, все требуют выполнения. А если люди не хотят убирать кукурузу? Что тогда? Видать, отныне только солдаты и дети будут ее убирать. Дожили. Болгарин, который всюду был известен своей привязанностью к земле, сейчас ненавидит эту землю. У нее осталось совсем мало поклонников. Разве только старики. Не смейтесь, товарищ главный инженер! — покачал головой Дянко. Он уже чувствовал себя находящимся под его началом и потому с особым смаком произнес слово «главный». — Механизация земледелия ровным счетом ничего не принесет. Налицо трагедия. Не любят крестьяне землю, как раньше. Им ведь ничего не принадлежит — ни земля, ни машины, ни урожай. Все принадлежит государству. Крестьян сейчас интересует только одно — заработок.

В словах Дянко была доля правды, и это заставило Мару и главного инженера призадуматься. Заметив это, он решил отвести от себя главное обвинение, которое они вдвоем, не сговариваясь и даже не произнося его вслух, предъявили ему.

— Я не такой трус, как вы думаете. Спросите любого честного труженика, и он скажет вам то же, что и я. Старая деревня со всеми ее традициями и нравственными добродетелями умирает, на смену ей приходит новая — механизированная, недоверчивая и расчетливая. Что нам кривить душой? Сами ведь видели, как крестьяне побросали дома и виноградники, разбежались по городам. Какое им дело, что в село привезут машины с другого конца Болгарии. Ничто их больше не трогает: ни директивы, ни перспективы. Будем же откровенны хотя бы друг с другом, раз перед начальством не можем. Кто-то напутал, и мы запутались. Другой может бы и стерпел, но я больше не могу. Я не герой, но не хочу, чтобы меня ругали, как последнего батрака. Пускай себе ищут других героев, с душевными порывами и прочее. Может быть в глазах кое-кого я покажусь обывателем, но я привык к тому, чтобы больному давали возможность лечиться. Можете считать меня больным. И дайте мне возможность придти в себя, опомниться.