Цвета дня - [81]

Он склонился над Сопрано, обыскал его и достал у него из кармана скатанные в трубку банкноты.

Он даже пошел дальше и стал, мусоля палец, пересчитывать деньги, пока не почувствовал, что Сопрано полностью успокоился.

И действительно, Сопрано, похоже, понял. Его лицо просветлело, на нем выступило подобие улыбки; бросив на барона восхищенный взгляд, он попытался было что-то ему сказать, но раскашлялся и лег на спину. Затем он подумал, что барон, эта старая бестия, наверное, ранил его не так серьезно, как он решил вначале, потому что он почти не ощущает боли. Ему захотелось свернуть себе сигаретку, но по непонятной причине он отказался от этой мысли. Спустя какое-то время боль стала еще меньше, а затем и вовсе прекратилась, и его глаза стали как нельзя более спокойными.

Тогда барон повел себя весьма занятно.

Повернувшись спиной к телу, он быстро задвигал ногами, как это делают коты и собаки, когда стараются забросать песком или землей свои интимные следы. Затем он вышел на дорогу и принялся ждать. Влюбленная пара была в сотне метров от него. Когда они с ним поравнялись, барон обнажил голову и поприветствовал их. Он их поприветствовал, прижав котелок к сердцу и склонившись в глубоком поклоне, — в своем жилете, с усиками и пунцовым лицом, он походил на провинциального тенора, тщательно выводящего сентиментальную арию. Он склонился в таком глубоком поклоне на пути королевского кортежа, что чуть было не упал, и ему пришлось ухватиться за дерево, — и Энн сразу узнала этого денди и улыбнулась ему, и барон, прежде чем вновь вступить в борьбу за достоинство, еще какое-то время постоял, сняв шляпу перед сувереном. Затем он вернулся туда, откуда пришел. Он уступил противнику очко, но оно единственное, которым тот может похвалиться. Нужно было возобновлять борьбу и продолжать свой неизменный номер с кремовыми тортами, этими падучими звездами человеческого горизонта.

Он все-таки ощупал свой карман, дабы убедиться, что деньги по-прежнему там.

И возможно, это в конечном счете всего лишь клятва пьяницы, еще подумалось ему.

Быть может, он так и не сумеет до конца изображать свое презрение к суровому закону, наложенному на нас. Быть может, он так никогда и не сумеет полностью укрыться в бурлеске и абсурде, по-прежнему не давая выиграть у себя или победить себя какому-нибудь демону человечности. Быть может, он так и не сумеет до конца оставаться безупречным денди, и ему нужно будет вечно опускаться до какой-нибудь грязной земной работы во имя любви.

Он взял мешавшие ему скатанные в трубочку деньги, разделил их на две части и тщательно спрятал каждую половину в отдельный карман.

Очень трудно оставаться достойным, подумал он, вынимая монокль из жилета и вставляя его в правый глаз.

Но он был полон решимости стараться изо всех сил.

Так что спустя примерно полчаса барон весьма замечательным образом объявился на дороге, ведущей в Ментону.

Ребятня, очевидно, зло подшутила над ними, с жестокостью, которую, как известно, дети проявляют к пьяницам, — потому что он появился верхом на осле, сидя задом наперед и держа в руках хвост этого животного.

Впрочем, он вновь обрел все свое достоинство.

V

Все так же дул мистраль, долины просматривались до самого дна, где бурный поток пронизывался белыми вспышками, издалека говорившими о первых вешних водах вокруг камней; с порывами ветра с террас до вас долетали благоухающие ароматы, и вы шли в липнувшей из-за ветра к телу одежде и с морем на губах. Слегка запыхавшись, они спустились в Босолей к Паскалю, но у Паскаля стоял шум от жарившейся на кухне пищи и царила атмосфера паники, сопровождавшей главное событие — появление из духовки провансальской пиццы; Паскаль вынырнул из разбушевавшихся стихий, чтобы переброситься с ними парой слов, — весь белый и круглый в колпаке и с салфеткой вокруг своих подбородков, — и запросто заговорил с ними, помогая себе жестами и акцентом: ничто не действует на вас так успокаивающе, как средиземноморский повар. А закончив есть, они снова подозвали его и какое-то время не отпускали от себя, как будто он мог тут что-то сделать; они постарались как можно дольше не отпускать его от себя, и Паскаль разглагольствовал долго, с воодушевлением рассказывая им о розовом вине, и равиоли, и о чесноке; он поведал им всю правду о чесночном соусе и местном вине, честно, положа руку на сердце, часто конфиденциально понижая голос и оглядываясь, потому что он говорил это не для всех, а затем он умолк и взглянул на Ренье, который внезапно вспомнил, что Паскаль коммунист и что он знает, знает, куда отправляется его друг и почему; вот он тут перед ним со своими тремя видимыми подбородками и салфеткой вокруг остальных, весь круглый и небритый и неожиданно молчаливый, — они были в одном отряде в 1944 году, — и они, ни слова не говоря, пожали друг другу руки, быть может, в последний раз.

Мы вышли.

Ты сказала: он милый, этот Паскаль, и я сказал «да», и он почувствовал себя больным, и это даже было не из-за нее.

Мы отправились выпить кофе на террасе «Канеппа», — Энн позднее узнала, что оттуда открывается великолепный вид на старый город и порт и что это одно из тех мест в Монако, куда надо сходить.