Цвет. Захватывающее путешествие по оттенкам палитры - [52]

«Дома были серьезные скандалы», – сказала Ники. Почему она не может ткать или танцевать, как другие девушки? «Но я не любила ткать, я любила рисовать, – рассказывала она. – Мне нравилась только мужская работа. Я была как мальчишка, всегда дралась». И очевидно, она была хорошим бойцом, раз в конце концов сумела сломить сопротивление ее честолюбивому желанию рисовать. Единственный брат Ники умер, из детей в семье остались только Сучарми и три ее сестры. «Мне пришлось быть как мальчик, поэтому в конце концов они признали, что я могу делать то же, что и они, а еще – узнавать секреты живописи, рисовать и делать марионеток».

Возможно, именно слово «секреты» напомнило о том, зачем я здесь. Она вдруг встала и спросила: «Я думаю, вы хотели бы увидеть белую краску?» «Да», – ответила я, и она повела меня обратно во двор, к деревянному сараю. Послышался звон ключей, и деревянная дверь с грохотом отворилась. Там, в грубых деревянных ящиках, лежали десятки грязновато-кремовых камней. Некоторые куски были размером больше кулака, другие – гораздо меньше. «Это моя самая драгоценная краска», – сказала Ники. Затем мы присели на корточки перед ящиками, чтобы проверить текстуру одного обломка, который был настолько плотным, что казался маслянистым, и она рассказала мне, откуда взялись эти камни.

Сучарми объяснила, что это куски скал, которые были привезены из-за моря много лет назад, задолго до ее рождения. Моряки прибыли с Целебеса, ныне называемого Сулавеси. Одни говорят, что они были рыбаками, другие – что пиратами. Но чем бы эти моряки ни занимались, они использовали эти белые камни в качестве балласта. Когда они добрались до острова Серанган у южного побережья Бали, их путешествие – независимо от того, было ли оно связано с убийством рыбы или людей, – закончилось, и они выбросили камни за борт, чтобы взять новый груз.

«Матросы просто выбросили их, – сказала Сучарми. – Но для меня это самое ценное, что у меня есть. Их очень удобно использовать». Она не знала, кто в ее семье первым узнал о камнях, но, даже когда Ники была маленькой девочкой, она часто ездила с отцом в Серанган, где они брали напрокат каяки, чтобы искать камни. Она занималась поиском обитавших там редких черепах. Затем, в середине 1980-х годов, власти построили приподнятую дорогу, ведущую к храму на Серангане, и эти мягкие камни – а также места размножения черепах – были уничтожены при строительстве. Она рассказала мне, как растерла камень в порошок, смешала его с кальцием, а затем добавила клей, который, по ее словам, – что довольно невероятно – сделан из расслоенной кожи яка, привезенной из Гималаев в Джакарту. Затем Ники сделала паузу, как будто сообщила мне уже достаточно, и ее лицо приняло озорное выражение. «Я тебе сегодня уже много рассказала, – заявила она. – Но есть кое-что, о чем я тебе не сказала. Некоторые секреты я сохранила для себя».

Когда мы вернулись в студию, Сучарми указала на клочок земли под старым деревом. «Я обычно закапывала камни в саду, чтобы люди не могли их украсть. Но потом я с трудом вспоминала, где именно их закопала, и мне пришлось перенести их в сарай». То есть я видела весь ее запас особой белой краски. «Это все, что у меня осталось: я просто молюсь, чтобы мне хватило запаса на остаток моей жизни, потому что я не хочу рисовать ничем другим», – сказала она.

Возможно, именно это и было ответом, который я искала, на вопрос, почему художники упрямо настаивали на использовании свинцовых белил. Уистлер мог бы использовать цинковые белила и не заболеть. Но он этого не сделал. Если бы его спросили, он, вероятно, отверг бы другие краски как недостаточно непрозрачные или дал бы какое-то другое логическое объяснение. Но, возможно, истина была гораздо проще – ему казалось неправильным взять что-то другое, другие краски недостаточно маслянистые или имеют неправильную консистенцию.

Когда мы смотрим на законченную картину, то склонны оценивать ее, используя такие понятия, как композиция, эмоции, цвет, перспектива. Но художник в своей пропахшей скипидаром студии проживает мгновение за мгновением, ощущая царапанье кисти по холсту, нанося каждый мазок, перемешивая одно вещество с другим. Думает ли художник о сливочном масле, тирамису или дизельном топливе при нанесении краски? Или нанесение краски происходит вообще без мысленных образов? Это зависит, конечно, исключительно от личности самого художника. Но, так или иначе, живопись – это полностью осязательный акт, когда время забывается, и иногда решающим фактором, определяющим решение о наличии краски на палитре, является ее способность капать – или не капать – и ее оттенок, а не риск отравиться. Вот что пишет Джеймс Элкинс в книге «Что такое живопись», где исследует параллели между искусством и алхимией: «Художник понимает, что нужно делать, по движению кисти, двигая кистью по смеси масляных красок и глядя на цветные пятна на палитре»[102].

Женщина в белом; постскриптум

На первый взгляд, «Симфония в белом» кажется невинным этюдом. Но при ближайшем рассмотрении оказывается, что невинностью здесь и не пахнет. На картине модель – Джоанна Хеффернан – выглядит скромной, даже неземной, но сам художник называл ее «неистовая Джо», а в то время, когда он писал «женщину в белом» (в мастерской друга в Париже, где провел зиму 1861 года), их бурный роман длился уже несколько месяцев, хотя и мать Уситлера, и другие члены его семьи в Америке старались предотвратить эти отношения. Двадцативосьмилетний художник чувствовал слабость вследствие вдыхания свинцовой пыли, но при этом флиртовал со своей ирландской подругой, так что свирепое существо у нее под ногами вполне могло быть шуткой влюбленных – Красавицей и Чудовищем-Которое-Кусается – и, я полагаю, шансом для Уистлера сказать зрителю: «Вы можете подумать, что все вполне невинно, но посмотрите еще раз. Нам было очень весело на этом ковре».