Цвет. Захватывающее путешествие по оттенкам палитры - [18]
По окончании спектакля я пошла поговорить с Томпсоном и его товарищами-старейшинами. Их тела были раскрашены белой охрой. Они сказали, что с удовольствием расскажут об использовании этого пигмента. Мы можем поговорить сейчас, сказали они, или я могу прийти в Оэнпелли, чтобы повидаться с ними. Сейчас поговорить оказалось невозможно – в реке начались приливы, так что вскоре мы бы уже не смогли вернуться в Какаду. На следующий день я узнала, что, независимо от того, было ли приглашение или нет, получение разрешения на встречу, вероятно, займет не менее десяти дней. «Я думала, что это будет просто», – сказала я, заполняя анкету. «Десять рабочих дней», – ответил белый администратор, неохотно забирая у меня бумаги.
Я провела некоторое время, рассматривая часть одной из самых больших коллекций произведений искусства в мире. В пещерах и скальных убежищах по всему плато находится несколько тысяч картин. Некоторые из них рассказывают священные истории – о Радужных змеях и несущих молнии богах, об охотничьих угодьях и о древних сестрах, которые ходили по земле, делая колодцы, холмы и землю настолько опасными, что только посвященные могут заходить туда. Кроме того, есть картины мими, которые, как говорят, были созданы застенчивыми, похожими на палки духами, живущими в трещинах между скалами. Эти картины можно видеть на самых верхних участках пещер, они могли быть выполнены только очень высокими существами или, возможно, людьми, построившими леса. Есть также картины, выполненные путем распыления, – скорее всего, они были сделаны кем-то, кто набирал влажную краску в рот и разбрызгивал ее поверх прижатой к стене руки или ноги (или руки ребенка). Я увидела и так называемые «бредовые» картины с целым рядом сюжетов, некоторые из них довольно грубые, а некоторые – исторические, включая картины трехсотлетней давности, изображающие макассанских торговцев, прибывающих на лодках. Среди них были и сокращенные истории Сновидений, которые можно рассказывать детям.
Хотя считалось, что наиболее священные картины не только изображают предков, но и воплощают их, многие другие наскальные рисунки и не должны были сохраняться. Это были иллюстрированные уроки, они имели такое же значение, как, скажем, классные доски в религиозном колледже. Их содержание было драгоценно, но они сами – нет. Однако сегодня, когда большая часть традиций аборигенов исчезла, все картины стали ценными сами по себе, как артефакты и как древние послания для будущих поколений.
По словам Джорджа Чалупки из его книги о картинах Арнемленда, озаглавленной «Путешествие во времени», есть восемь основных терминов, обозначающих цвета красок: черный, желтый, темно-желтый, красный, который получается путем обжига желтой краски, светло-розовый и блестящий гематитовый красный с фиолетовым оттенком. Затем – цвет, ставший известным в ХХ веке, синий или «синий Рекитта», появившийся у миссионеров в 1920-х годах. Еще есть слово «делек», которое обозначает как «белый», так и «цвет» вообще: лингвистическое понятие, возможно, показывающее, что, хотя красный в этих краях священен, хорошая белая краска – это тоже большая ценность. Ее ценят отчасти потому, что она четко видна как в пещерах, так и на телах, а отчасти из-за того, что ее используют при раскрашивании копий и гробов (однажды вечером я оказалась в лагере аборигенов в Джабиру, в центре Какаду, и попала в дом, где только что умер человек, и его родственники наносили вокруг машины белую краску), при этом лучшая белая краска получается из глины, называемой хантитом: она считается фекалиями Радужной змеи[44].
Когда я впервые услышала об этом, меня поразила метафора, сама идея, что радужный спектр должен каким-то образом мерцать в небе и на земле и оставлять за собой ослепительно-белый след. Правда была куда прозаичнее. «Вы когда-нибудь видели помет рептилий?» – спросил Алекс Дадли, рейнджер, с которым я однажды вечером обсуждала мифы. «Нет», – призналась я, и мы, взяв фонарик, отправились на поиски помета геккона и вскоре нашли его на стеклянном куполе телефонной будки. Он был похож на маленьких белых слизняков. «Помет питона больше, – сказал рейнджер, изображая рукой фигуру, напоминающую фекалии размером с теннисный мяч. – Теперь представь, что может сделать Радужный змей после хорошей еды».
Несколько дней спустя я была в отчаянии – я вернулась в бюро выдачи разрешений и обнаружила, что мое дело не сдвинулось с места. «Меня пригласил Томпсон», – сказала я. «Откуда мы знаем?» – последовал ответ. Я не знала ни одного телефонного номера Оэнпелли, кроме телефона центра искусств, который не отвечал. Я спросила женщину, может ли она попробовать позвонить еще раз, и отправилась в долгую прогулку, чтобы подумать, что мне делать вместо поездки в Оэнпелли, чтобы узнать больше об этой неуловимой краске. Во время прогулки я столкнулась с гидом, который специализировался на экскурсиях с животными. «Тебе лучше поехать на ферму бизонов, – сказал он. – Пэтси покажет тебе, как используют краски». Вот почему на следующее утро я обнаружила себя подъезжающей к тому, что казалось заброшенной усадьбой в конце длинной дороги со множеством предупреждающих знаков вроде «нарушители будут привлечены к ответственности» и «внимание: электрический забор». Это было странное место: повсюду валялись огромные куски железа – красные и ободранные, как будто в пустыне заржавел контейнеровоз. Я вышла из машины и огляделась. Было тихое утро, воздух подрагивал, подсказывая, что днем будет очень жарко. На земле лежал аккуратно распиленный в нескольких местах буйволиный рог, обнажая кровь и костный мозг, повсюду витал сладкий запах скотобойни и вились мухи.
