Цвет убегающей собаки - [44]

— Имя Артура Гирдэма вам что-нибудь говорит?

Лукас покачал головой.

— Это психотерапевт, практиковавший некогда на западе Англии. Как-то, в начале шестидесятых годов прошлого века, к нему обратилась молодая женщина, которую на протяжении ряда лет преследовали беспричинные страхи. И еще она, как бы сказать… Выпадала из времени. Жаловалась девушка, например, на жуткие кошмары, в которых она становилась свидетельницей, как людей жгут на кострах. Используя технику гипноза, доктор обнаружил, что его пациентка говорит на наречии, похожем на оккианский, — язык лангедоков, как вам наверняка известно. В результате экспериментов Гирдэм пришел к выводу о существовании некоторой связи между пациенткой и группой катаров, живших в XIII веке в Лангедоке, один из которых — как минимум один — пережил реинкарнацию в тихом и процветающем районе сельской Англии. Доктора все больше притягивала история женщины. Он все сильнее поражался, с какой точностью она воспроизводит подробности жизни XIII века. Он провел исследования, которые не только подтвердили правдивость рассказа, но выявили его собственную роль в нем. В конце концов Гирдэм пришел к заключению, что и сам был в прошлой жизни катаром, и встреча его с юной дамой в значительной степени предопределена событиями далекого прошлого. Вы знаете, что катары верили в реинкарнацию?

Лукасу пришлось признаться, что он вообще о них почти ничего не слышал, правда, теперь прочитал сжатый исторический очерк, любезно предоставленный мсье Поннефом.

— В таком случае позвольте кое-что пояснить. — Поннеф явно предпочел не услышать сарказма. — Катары считали, что обычному верующему предстоит множество реинкарнаций, череда которых оборвется, только когда он или она достигнут состояния совершенства. Оно-то и положит предел последующим возрождениям. Перфекти, иными словами духовные лидеры катаров, достигли этого уровня уже по определению и потому служат образцом. Праведная жизнь, никакого мяса, воздержание. Аскетическая добродетель самоотречения.

Все это время Лукас не сводил с Поннефа пристального взгляда. Вне всяких сомнений, последний причислял себя именно к этой категории.

— Разыскания Гирдэма, при всей своей необычности, отнюдь не были уникальными. Известны случаи, когда катары возрождались, так сказать, в массовом порядке. Много лет посвятил я их исследованию, поставив задачей проверить все существующие свидетельские показания. Выяснилось, что иные участники конгрегаций, особенно те, что были осуждены на сожжение, заключили между собой договор о встрече в будущей жизни. Возможно, сомневаясь в способности достичь статуса перфекти, они направили все свои устремления к коллективному возрождению в те времена, когда, возможно, к их вере будут относиться с большей терпимостью.

Насколько удалось установить, пациентка Гирдэма, как и он сам, составляли ядро одной из таких общин, хотя выводы, к которым он пришел, кое-кто счел произвольными и надуманными. Я познакомился с этим человеком. У меня нет оснований сомневаться в его честности, я восхищаюсь его профессиональной добросовестностью, не позволившей ему в отличие от многих коллег просто отмахнуться от жалоб девушки. За последние двадцать лет я лично столкнулся еще с тремя подобными явлениями, за достоверность которых могу ручаться. Обнаружились и другие группы, в которые входят от трех до семи катаров, переживших реинкарнацию. И это подводит нас к данной общине, являющей собою пятый и, на мой взгляд, наиболее существенный случай массовой реинкарнации.

Я говорю: наиболее существенный — не из тщеславия. Не потому, что сам собрал составляющие ее частицы. Тут дело в другом — обнаружились архивные документы инквизиции, касающиеся руководителя этой общины, некоего Бернара Роше. Известно, что отчеты инквизиторов отличались исключительной тщательностью и полнотой, в них полностью входили протоколы допросов подозреваемых катаров. Уцелевшие и открытые для всеобщего доступа документы, хранящиеся в монастырях Сен-Сарнена, — не единственные в своем роде. Я обнаружил рукописи, остававшиеся неизвестными семь с половиной веков, даже в хранилищах Ватикана их нет.

Конспираторские нотки удачливого жулика, неизменно уходящего от полиции, сделались особенно явными: обнаружение этих якобы тайных свитков должно было свидетельствовать об особенно важной из одержанных Поннефом побед.

— Роше, — продолжал он, — был бесспорным авторитетом в кругу катарских перфекти. Подобно другим лидерам общины, он был воспитан в римско-католической вере. Выходец из родовитой и состоятельной семьи, кровно связанной, согласно некоторым сведениям, с королевским родом Арагона, Роше посещал семинарию в родном городке, затем продолжил образование в Саламанке. В катарскую веру он, как говорят, перешел после трехлетних странствий по Италии с прокаженными, одетыми в рубище, которые подолгу жили в лесах, питаясь корнями и травами. По суровым меркам средневековья, ничего необычного, уверяю, в этом не было. Его называли «прокаженным монахом», хотя, как явствует из архивов инквизиции, прокаженным физически он не был, разве что (по утверждениям той же инквизиции) в духовном смысле. То, что, проведя столько времени в кругу прокаженных, Роше так и не заразился, катары полагали чудом, а правоверные католики — свидетельством тайного сговора с сатанинскими силами. Они же пустили слух, будто он удовлетворяет свои сексуальные потребности, занимаясь содомией с прокаженными подростками. Впрочем, это уже наслоения последующих времен, когда для изложения истории его жизни потребовались всякого рода невероятные подробности.