Цвет пурпурный - [22]

Ей надо устроить побег, говорит Харпо. Взять динамита у мужиков, што мост новый строят на нашей дороге, да взорвать энту тюрьму к чертовой матери.

Захлопни пасть, Харпо, говорит Мистер __, не мешай думать.

Все, я придумал, борец говорит, надо ей ружье тайно пронести. Подбородок почесал и добавил, или напильник.

Нет, Одесса говорит, ее все равно поймают, коли она убежит.

Мы с Мышкой молчим. Не знаю, о чем она думает, а я думаю об ангелах. О Боге думаю, как прискачет он на колеснице и заберет Софию в царствие небесное. И вижу я ево ясно, как наяву. И ангелов вижу, волосы белые, глаза белые, все белое. Как альбиносы. А Бог весь тоже белый, полненький такой, как банкир. Ангелы в цимбалы ударили да в трубы затрубили, Бог дохнул огненным дыханием и вот она наша София — свободная.

Какая у ихнево начальника есть черная родня? Спрашивает тут Мистер __.

Все сидят и молчат.

Наконец борец гаворит, Зовут ево как?

Ходжес, Харпо говарит, Бубер Ходжес.

Старова Генри Ходжеса сынок, говорит Мистер __. Жили они на усадьбе старика Ходжеса.

У каторово брат Джимми? Мышка спрашивает.

Именно, Мистер __ говорит. Джимми, братан. Женат на Китмановой девке. У папаши еще лавка скобяная. Знаеш их?

Мышка голову свесила и промямлила чево-то.

Говари погромче, Мистер __ гаварит.

У Мышки щеки покраснели. Опять она чево-то забормотала.

Кто он тебе, Мистер __ спрашивает.

Брат троюродный, она гаворит.

Мистер __ на нее посмотрел в упор.

Отец, Мышка говорит и на Харпо покосилась. Потом в пол уставилась.

Он знает? Мистер __ спрашивает.

Ну да, она говорит. Нас трое у мамы от ево. Еще двое младших.

Брат евоный знает? Мистер __ говарит.

Кажись, да. Он даже, было дело, к нашему дому приходил как-то раз с Мистером Джимми, дал нам всем по монетке и сказал, будто мы все на Ходжесов похожие.

Мистер __ откинулся на своем стуле и осмотрел Мышку с ног до головы. Мышка свои сальные волосы пригладила.

Да, гаворит Мистер __. Вижу сходство. И опять прямо на стуле уселся.

Ну што ж, похоже, тебе и идтить.

Куда идтить? Спрашивает Мышка.

К дяде своему. К начальнику тюрьмы.

Дорогой Боже,

Снарядили мы Мышку как белую даму. Платье накрахмалили да отутюжили, заплаток почти не видно, туфли на каблуке раздобыли, правда сбитые малость на бок, зато каблук высокий. Сумочку ковровою, и маленькую библию в черном переплете. Волосья ей вымыли хорошенько, и я уложила их в две косы вокруг головы. Саму ее намыли да надраили, запах от нее пошел как от хорошо вымытово пола.

Чево я ему скажу? спрашивает она.

Скажи, што живешь, мол, с Софииным мужем, и муж ее, мол, говарит, мало еще Софии досталось. Скажи, она над тюремщиками смеется. Скажи, ей там больно сладко живется. Скажи, как сыр в масле катается. Скажи, ей лишь бы не попасть к белым в прислуги.

Милостливый Бог, говорит Мышка, Как у меня язык повернется все это сказать?

Он тебя спросит, кто ты такая, ты ему напомни. Скажи, какая ты была вся в счастье, когда он тую монетку тебе дал.

Уж пятнадцать лет прошло, Мышка говорит, он и забыл, поди.

Пусть он в тебе своих, Ходжесов, признает. Тогда и вспомнит, Одесса говорит.

Скажи, ты лично считаешь, што все должно быть по справедливости. И што с Софииным мужем живешь, не забудь сказать. Энто Шик говорит. И про счастье Софиино, што она в тюрьме, а не в прислугах у белой женщины обязательно вверни.

Я не знаю, говорит борец, по мне так это всё хитрости дяди Тома[2].

Шик хмыкнула. Ну и што, што дядя Том, говорит, какой никакой, а все-таки дядя.

Дорогой Бог,

Бедная Мышка еле домой прихромала. Платье порвано, шляпки вообще нет, каблук на одной туфле сломан.

Чево случилось, спрашиваем.

Признал во мне своих. Вот и обрадовался.

Харпо из машины вышел и к крылечку подошел. Чево же энто такое, люди добрые, говарит. Жену в тюрьму посадили, бабу мою изнасиловали. Взять што ли ружье, да пойтить их всех перестрелять к свиньям собачьим, да здание подпалить.

Замолкни, Харпо, я рассказываю, Мышка говорит.

И рассказала.

Он меня сразу признал, говорит, только я в дверях возникла.

Чево сказал, мы все хором спрашиваем.

Чево тебе надо, сказал. Я ему говорю, пришла мол я, потому как интерес имею, штобы все было по справедливости. Он опять спрашивает, Чево надо?

Я тогда сказала, как вы все мне велели. Будто Софии еще мало досталось. Будто ей в тюрьме не жизнь, а малина, как она есть баба здоровенная. Ей чево угодно, лишь бы только к белым в услужение не угодить. Ежели хотите знать, с тово весь сыр-бор и начался, говарю. Мэрова жена желала, штобы София к ней в прислуги пошла. София ей сказала, мол, даже и близко никаких белых не хочет, не то што в прислуги идтить.

Вот как, говорит он, а сам на меня пялится.

Да, сэр, говорю. В тюрьме-то ей самое то. Только и знает, што стирать да гладить, прямо как дом родной. Шесть детей у ее, вы же небось в курсе.

В самом деле? говорит. А сам ко мне подошел и о стул мой облокотился.

Ты чья будешь, спрашивает.

Я ему назвала маму мою, бабушку, дедушку.

А папаша твой кто, спрашивает. Чьи глаза-то у тебя?

Нет у меня отца, говорю.

Да ладно тебе, говорит. Я кажется тебя раньше где-то видел.

Да, сэр, говорю. Лет с десять назад, я еще девчонкой была, вы мне монетку подарили. Уж будьте уверены, я вам по гроб жизни благодарная.