Цвет папоротника - [2]

Давно уже известно, что в художественном творчестве нет покоренных вершин, а есть только беспрерывное, на протяжении всей жизни писателя, восхождение на вершины. Высока ли, крута ли вершина, на которую восходит тот или иной автор, зависит от его таланта. Мне кажется, что Валентину Тарнавскому под силу высокие литературные задачи. Первые его произведения убедительно свидетельствуют и о таланте, и о страстном желании помочь словом своим нравственному воспитанию нового человека, свидетельствуют о своеобразной творческой индивидуальности. Но впереди большая и трудная дорога, творческие вершины, как и любые другие, легко не даются. Желаю Валентину Тарнавскому веры в свой талант и упорства в трудном деле — остаться самим собой.

Владимир Дрозд

ТАКИЕ ВОТ ДЕЛА

В ту августовскую субботу я проснулся поздно. Стояло синее, сонное, вылинявшее от жары утро. Тихо журчала бумажным голосом радиоточка. В открытом окне нашей полуподвальной комнаты мерцали солнечные искорки. Будто с высоты, отреставрированных соборных куполов над нами скапывало расплавленное золото. Такое утро могло быть и тысячу лет назад.

Наш домик на извилистом спуске, стекавшем к Подолу, постепенно совсем увяз в земле. Тонкие блинчики кирпича-сырца медленно превращались в глину. Из окна было видно, как между горбатой брусчаткой зелеными сабельками пробивается трава, а на солнцепеке покачивает седой головой одуванчик.

Улочка жила своей обычной жизнью. Прошаркали старческие ноги в ватных бурках, проплыла тощая авоська. Это баба Аня тащила внуку свежий кефир. Потом процокала каблучками стайка любопытных экскурсанток. Затем нетвердо, вразнобой проскрипели новый ботинок и старый облупленный протез. Это дядя Коля возвращался с «работы». На железнодорожном вокзале он брал билеты для желающих, двигая на кассу, как на амбразуру. Из своего окна я видел только непарадную человека.

Включив через дистанционное управление магнитофон, я спрыгнул с кровати, трижды растянул эспандер, взял скакалку и сел. Мне некуда было торопиться, некуда собираться. Я достал из кармана сигарету и с наслаждением закурил, пуская дым в лицо собственной силе воли. Приехали, слазьте. Ваша остановка. Говорят, где-то в Непале между старым и новым годом есть нулевой день, пустой лист в календаре, когда все старые дела завершены, а новые начинать не стоит. Вот такая дырка во времени, пустота между прошлым и будущим случилась и у меня. Какой-то этап в моей жизни заканчивался, и я стоял на пороге нового, где ожидали меня и зрелость и ответственность. Мне стало неуютно и холодно.

Матери дома не было. Она работала билетершей в кинотеатре и, вероятно, уже впускала народ на второй сеанс. В одних трусах я отправился на кухню, разогрел вчерашний супчик и, чтобы не мыть тарелку, хлебал его прямо из кастрюльки. Лапша скапывала на мою бородку, которую я завел, чтобы быть похожим на доцента. Похожим. Ха-ха-ха. Она в упор не видела ни меня, ни моей бороды.

Я остановился посреди кухни в звонкой тишине, как наши старинные часы с кукушкой, гиря которых уперлась в табуретку. Наступила пора, как говорил мой друг Сеня, подбивать бабки.

Чего я достиг? В то время, как мои одноклассники дружными рядами пробились в вузы, двое медалистов даже в сельскохозяйственную академию, потому что копали глубже других, я стал обыкновеннейшим работягой. Монтажником радиоаппаратуры. На заводе. И мои товарищи старательно не узнавали меня на улице. Хотя и я им не завидовал. Я уже был человеком, а они еще оставались кандидатами в люди. Я уже давал государству, а они только брали. К тому же мне до умопомрачения нравился смоляной дымок канифоли, дрожание стрелок индикаторов, спокойная уверенность в себе. Я крепко стоял на земле. И матери так было легче.

На встречах выпускников меня ставили к стенке: «Ну как, поступил?» Я серьезно говорил, что еще и не собираюсь. Мне не верили и выразительно перемигивались: «Шизик». Хотя математику я знал лучше всех в классе. И все мне сочувствовали. Будто я застрял на точке замерзания и встряхнуть меня некому. Такие вот дела.

На эти вечера я приходил, чтобы увидеть Жанну, нашу признанную классную красавицу, которая хорошо знала себе цену. В десятом я написал ей анонимную записку, где назначал свидание возле кинотеатра «Орбита». Она явилась на час позже и растерянно озиралась, не обращая внимания на серенького парнишку с букетиком подснежников. Потом посмотрела на меня и с невыразимым удивлением сказала: «Это ты?» Вот и вся любовь. На последней встрече, зимой, она много курила, смеялась, предлагала сброситься «по рублю» и устроить танцы. Сеня сказал, что она попала в жестокий переплет, что-то не клеится в плане личной жизни.

Из одноклассников я имел дело только с Сеней. Мы работали в одном цехе. Сеня трижды проваливался на экзаменах в театральный, клял сынков, за которыми не пробьешься, и мы прекрасно понимали друг друга. Сеня тоже как бы отстал от поезда. Но не сдавался, и не терял здорового юмора. «Настоящему таланту нужно иметь еще и пробивные способности», — говорил он. А пока брался за все. На Новый год румянил щеки сырой свеклой, приклеивал бороду, облачался в красный балахон и фотографировался с детишками под елочкой от фирмы добрых услуг. Но апофеозом его театральных проб была роль счастливчика, который за пятьдесят копеек выиграл автомобиль. Эту розовую ленту без конца крутили по телерекламе, и я вместе с миллионами телезрителей наизусть выучил нержавеющую Сенину улыбку.