Цвет моего забвения - [28]

Шероховатые ладони ползут по бёдрам, задирая юбку, и проникают под кружево белья. Я чувствую себя той самой собакой, что мой муж в глубокой молодости привязал проволокой к дереву. Довольное лицо с колючей щетиной на щеках нависает надо мной, как бледная луна. Я не знаю его. В нашу общину он не приходил. Чужие глаза смотрят на меня со странной нежностью и пугающим спокойствием.

— Ну-ну, — бормочет мужчина. — Можешь кричать громче. Мне нравится это. Никто нас не услышит.

Дождь молотит по грязи, поднимая брызги. Кукурузные листья дрожат от капель. Хаотичные их взмахи напоминают движения щупалец. Грубые руки блуждают по моему телу, делая то, что мог до этого только муж. Я уже не пытаюсь кричать. Лишь растерянно смотрю в небо, наливающееся краснотой, и глотаю слёзы. Я снова никчёмна, как и три года назад. Другая, слабая Аресса всегда была здесь — она лишь пряталась под фасадом обретённого счастья. Меня никогда не хватит на большее.

Я чувствую, как преследователь разрывает бельё на мне. Задираю голову в небо, чтобы не видеть его лица и своей беззащитной обнажённости. Твёрдая плоть прижимается к бедру, и я рычу от беспомощности. Собака. Собака…

Клубящиеся тучи изливаются на моё лицо дождём. Перед тем, как ослепнуть от боли, я вижу, как небо разрезает журавлиный клин. И это придаёт мне уверенности.

Толчок. Низ живота разрывает тягучее саднение. Я замахиваюсь. Ключи звенят в руке.

Ядрёно-алое солнце оставляет прощальный блик на головке болванки, когда моя рука уверенно описывает дугу.

Глава 4 Тело

Зара

Когда мы застреваем на узенькой площадке между этажами, предчувствие опасности становится слишком ощутимым, чтобы его игнорировать. Незаметно подкравшись, оно набрасывается на нас вместе с темнотой. Мне хочется верить, что это просто иллюзия. Но только воздух привычно становится гуще, а кровь — холоднее. Значит, не показалось.

Многие говорят, что опасность не пахнет. Склонна думать, что эти люди или не встречали её, или слишком привыкли. Или чересчур любят жизнь, чтобы уделять внимание деталям. Потому что запах опасности невозможно не учуять! Словно пространство сначала резко охладили и спрессовали, сморозив испарину в ледяной бисер, а затем — столь же внезапно нагрели, отпустив на волю. Не подобрать метафору лучше.

Ника рядом со мной дёргается и трясётся, словно сквозь её тело пробегают электрические разряды. И, хотя её лицо скрыл мрак, я прекрасно слышу, как скрипят её зубы.

— Ты тоже чувствуешь? — спрашиваю я. Мой голос дрожит: нужно взять себя в руки, и побыстрее.

— Что чувствую? — отвечает она бесстрастно, и на сердце становится легче. Она поглощена своим страхом. А до меня ей дела нет. Оно и лучше.

— Ну… опасность. Или что-то такое… Неважно, — отрезаю я, поняв, что дискуссия здесь не поможет. Да и нужных слов подобрать я не смогу. Красноречие никогда не входило в перечень моих талантов.

— Тоже, что ли, облегчиться хочешь?! — фыркает Ника.

Зря я вообще с ней заговорила! Зря! Меня так и подмывает повернуть обратно, но засчитывать слив самой себе не хочется. Сейчас мы должны быть внизу. Поправка: я должна быть внизу. Во что бы то ни стало. Иначе меня удушит необъяснимое, но жуткое чувство, словно я не выполнила то, что должна была.

Предчувствие беды проникает в грудь с дыханием и превращается в целлофановую плёнку за грудиной. Хочется расковырять кожу, вырвав его из себя, но тщетно. Слишком глубоко вросло…

— Я хочу только, чтобы ты была осторожна, — пытаюсь ответить на хамоватую реплику.

Я останавливаюсь у выщербленного края лестницы. Разлом сыплет камушками. Чернота подо мной шелестит и шуршит, источая смрад мочи и гнилого мяса. Несмотря на запущенность антуража, здесь слишком много крыс. И большая часть этого бесчисленного «много» — мёртвые особи. Игнорировать это ну никак не получается.

— Кто знает, что было здесь до нас? — озвучиваю мысли и вздрагиваю. Звуки кажутся слишком громкими в застоялой тиши. — Надо беречь себя.

— Подруга, давай-ка без философии! — Ника останавливается рядом.

Её по-прежнему трясёт. Я чувствую это по мелким колебаниям воздуха у висков. Только я не могу ей помочь. Совсем не могу.

— Это не философия. Это мой тебе совет, Ника. Если хочешь, чтобы всё было хорошо.

Глотаю возмущение вместе с тягучей слюной. Внутри становится горячо. Я не предъявляю слишком высоких требований к напарнику: достаточно, чтобы он был человеком с должной долей серьёзности и гуманизма. А Ника с её безответственностью и грубым жаргоном раздражает меня, и скрывать это всё тяжелее. И я полагаю, что бешу её не меньше.

Но, как бы там ни было, нужно, чтобы она двинулась со мной. Иначе высока вероятность того, о чём не хочется даже думать! Только как её заставить? Можно, конечно, надавить на неё силой, но это жёсткий метод. Я уже дискредитировала себя пятнадцать минут назад.

Выход один: я должна пересилить негодование. Прослоить зачерствевший бисквит свежим кремом. Ради себя самой же. Поэтому я пытаюсь забыть про крыс и не думать о тех, кто был здесь до нас. Нике не нужны эти темы. Нике не нужна ярость.

Нам обеим она не нужна.

— Хорошо? — Ника поднимает руки и едва не задевает в темноте мой нос. Ребро ладони проносится в миллиметре от кончика. — Подруга, не утомляй меня! Разве может у нас быть всё хорошо?! Я даже не помню, какого размера у меня сиськи!