Цвет крови - [3]

— Я буду в кабинете, Анита. Меня не беспокоить, — предупредил он, кивнул мне и отпер дверь, находившуюся на противоположной стороне холла, напротив приемной. Я последовал за ним. Когда я проходил мимо Аниты, она ласкала свое обручальное кольцо указательным и большим пальцами. В полумраке необработанные камни казались каплями артериальной крови.

— Миленькое кольцо, — заметил я. — И когда знаменательное событие?

— Это не обручальное кольцо, — возразила она. По акценту угадывалось, что она из Восточной Европы. Румянец расплывался по ее бледным щекам, как красное чернило по промокашке. — Это оберег. Талисман.

— От кого оберег? — спросил я.

Она пожала плечами:

— Ну, знаете. Кого-нибудь. Мне его сестра подарила.

Девушка попыталась улыбнуться, но ей это плохо удалось. Опустив глаза, начала перебирать бумаги на столе. Когда я открывал дверь в кабинет, я увидел, что она снова сунула левую руку в рот и присосалась к кольцу, как ребенок к пустышке.

Шейн Говард сидел за письменным столом темного дерева, освещенным настольной лампой с зеленым абажуром. Остальная часть продолговатой комнаты тонула в темноте: на окнах висели тяжелые бархатные шторы. На стенах размещались фотографии, посвященные регби, — Говард был запасным в национальной команде регбистов, когда я еще учился в школе, и одна фотография запечатлела его мощный прорыв сквозь разлетевшихся в стороны английских форвардов. Над белым мраморным камином висел портрет красивого седого мужчины в костюме из твида, со стетоскопом на шее. Табличка внизу на позолоченной раме поясняла, что это «доктор Джон Говард, 1915–1985». На всем лежал толстый слой пыли, обивка на мебели поношена, в воздухе пахнет застарелым сигарным дымом. Стол Говарда завален бумагами и фотографиями в рамках, грязными чашками и тарелками; среди них затерялись почти пустая бутылка виски и две переполненные пепельницы. Я сел у стола напротив него и быстро покачал головой, когда его рука указала на бутылку виски. Он кивнул, откашлялся, затем вытащил из ящика стола конверт, протянул его мне и сказал:

— Моя дочь.

Эмили Говард не исполнилось и девятнадцати. Маленькая и худенькая, бледный цвет лица, большие карие глаза обведены черными тенями, полные красные губы и короткие, торчащие в разные стороны волосы, выкрашенные в ярко-красный конфетный цвет, проколотые уши, нос и язык. На ее левом бедре красовалась татуировка в виде розы, ее соски тоже были проколоты, а лобковые волосы выбриты в форме маленького сердечка и выкрашены в красный цвет. Я смог все это разглядеть, потому что на фотографиях она была голой и совокуплялась с парнем и еще одной девушкой — по большей части обычным способом, но кое-где и весьма необычным: нигде больше не увидишь, кроме таких фотографий. У другой девушки верхнюю часть лица закрывала маска, а светлые волосы перевязаны шелковым шарфом. На парне были огромные очки и черная бейсбольная кепка, так что хорошо разглядеть можно было только Эмили. Я взглянул на ее отца. Его налитые кровью глаза приковала одна из фотографий на его столе: светловолосая девочка лет шести без передних зубов грызет яблоко.

Я снова взглянул на фотографии. Во время работы в Лос-Анджелесе по меньшей мере раз в месяц меня просили найти пропавшую девушку, и почти каждый раз оказывалось, что она занимается сексом перед камерой в Сан-Фернандо-Вэлли. Во всех этих фильмах на их лицах блуждала эта особенная улыбка, которая не доходила до их злых глаз; улыбка, говорившая кому-то «а пошел ты», обычно отцу, или отчиму, или дяде — какому-то мужчине, забравшему у нее все прежде, чем она поняла, что именно у нее отбирают. И они всегда говорили одно и то же: домой они не вернутся. И если позволять толпе малознакомых людей эякулировать тебе на лицо предпочтительнее, чем вернуться домой, можно себе представить, что это был за дом. В таких случаях я возвращался и сообщал клиенту, что она не хочет его видеть, и, как правило, давал ему пленку или журнал, чтобы он мог увидеть собственными глазами, что натворил. Но он очень редко мог что-то видеть. Иногда случалось, что он просил меня получить у нее автограф.

— Вы ее найдете? — спросил Говард.

Я взглянул на него. Он не подходил по типу, если вообще можно говорить о каком-то типе, да и порно было не того свойства. Эмили Говард выглядела отстраненной, даже ироничной, как будто хотела установить дистанцию между собой и тем, что она делала; но на некоторых фотографиях в ее глазах можно было разглядеть искорку, которая вполне могла оказаться злостью.

— Откуда у вас эти снимки? — спросил я.

— Их принесли. Кто именно, я не видел. Еще была записка.

Он подтолкнул ко мне листок белой бумаги с напечатанным текстом:

«Следующая остановка — Интернет, где задница вашей дочери останется навечно, если вы не отстегнете пятьдесят штук к середине четверга. Где и когда — сообщим позже».

— Тут не сказано, что ее держат против воли, — заметил я.

— Вы что, хотите сказать, что она с ними заодно? — возмутился Говард. — Да как вы смеете?

— Но такое возможно?

— Убирайтесь из моего дома.

Говард говорил громко, но в его голосе недоставало уверенности. Он схватился большими руками за край стола.