Цвет цивилизации - [2]

– Между прочим, – сказала вдруг m-me Ариэтт, – я хочу прибегнуть к вашей помощи, целитель.

– Вы нездоровы?

– Нет, но мне так жарко! Хорошенький декабрь, правда? Притом, нельзя выехать и на дачу, сезон преступлений в самом разгаре. Помогите мне, чем хотите.

– О, это пустяки.

– Ваши пилюли, правда? У меня нет рецепта. Он встал, вынимая свой бумажник.

– Я вам сейчас это устрою.

– Как, доктор? – сказала одна из дам. – Вы распоряжаетесь термометром?

– Конечно. Я ему даю письменные приказания, как вот это – на обороте моей визитной карточки.

Он отошел в угол, к столу, и стал писать. Кончив, он оставил карточку на столе и вернулся.

– Вот. Этого хватит на пятнадцать дней. Две недели вы будете себя чувствовать на полюсе всякий раз, когда захотите.

– О, доктор, – сказала одна молоденькая дама, – дайте и мне рецепт, ради Бога!

– Бог здесь не поможет, сударыня, – насмешливо возразил Раймонд. – Загляните ко мне в кабинет, и все устроится, как нельзя лучше.

Он больше не садился и ушел, улыбнувшись всем женщинам сразу.

Минуту спустя, какая-то любопытная пошла посмотреть рецепт, оставленный на столе.

– Ах, – воскликнула она, – доктор Мевиль забыл свой бумажник!

– Доктор Мевиль всегда позабудет что-нибудь, – ответила хозяйка с безмятежной улыбкой.

Раймонд Мевиль также смеялся, снова садясь в коляску. Скороходы посмотрели на него вопросительно. «Капитан Мале», – приказал он им и откинулся на кожаные подушки. Коляска помчалась.

Капитан Мале жил на углу бульвара Нородим и улицы Мак-Могон, против дворца губернатора. Это был финансист. Слово «капитан» на аннамитском жаргоне означает просто «джентльмен», а не «военный», – финансист весьма крупный и по-своему состоянию, и по той роли, которую он играл. Директор трех банков, член всех административных советов, откупщик нескольких налогов, он представлял собою величину, с которой считались все. Кроме того, это был, по американской формуле, человек, который не родился, а «сделал себя сам». Женат он был на прелестной женщине неместного происхождения.

Эта женщина нравилась Раймонду Мевилю, и он искал случая сблизиться с нею.

Мадам Мале читала у себя на веранде, муж сидел подле нее. Веранда походила на прелестный будуар в стиле Людовика XV, весь голубой, с ажурной балюстрадой белого мрамора. Совершенная красота молодой женщины, красота задумчивой белокурой маркизы, выигрывала в этой раме еще более.

Слуга-европеец – роскошь, редкая в Сайгоне, – принес карточку Мевиля.

– Вы звали доктора? – спросил финансист.

M-me Мале отложила свою книгу и сделала отрицательный жест.

– Тогда, – заметил муж, – он за вами ухаживает. Позвольте мне сказать вам это, моя дорогая. Прошу вас, не принимайте его лекарств.

Она вспыхнула. Ее прозрачная кожа окрашивалась румянцем при малейшем волнении.

– Анри, – сказала она, – как вы можете думать так?!

– Я думаю… что вы прелестная малютка, и я вас покидаю. Меня ждут дела. Оставайтесь с вашим гостем и прогоните его, если он вам надоест. Не вина этого бедняка, если он ошибся адресом: такая женщина, как вы, в Сайгоне – моя милая, это так невероятно! Он встретил Мевиля на лестнице.

– Доктор, здравствуйте, – сказал он своим обычным отрывистым тоном, резко отличавшимся от тех нежных интонаций, с которыми он обращался к своей жене. – Милости просим, вас ждут наверху. Но только без шарлатанства, хорошо? Я не хочу, чтобы хоть одна пилюля вашего проклятого кокаина была в моем доме.

Мевиль сделал протестующий жест.

– Хорошо, это решено. Ни одного миллиграмма! Моя жена здорова, и, с вашего позволенья, оставим ее такой, какова она есть. До свиданья, очень рад вас видеть.

Он удалился, не оглядываясь – твердыми шагами, решительно прозвучавшими по мраморным ступеням.

II

– Капитан Торраль! – буркнул Мевиль своим скороходам, возвращаясь.

Визит был коротким. Он встретил женщину, готовую к самообороне, отвечавшую ему почти односложно.

Нахмурившись на минуту – неприятности скользили по поверхности его души быстрее, чем порывы ветра по морской глади, – он откинулся на подушки и надвинул на глаза козырек своего пробкового шлема. Но навстречу мчалась виктория – и он поспешно поднялся, раскланиваясь с сидевшими в ней двумя дамами. Он пробормотал, позабыв о своей неприятности: «однако, уже начали выезжать; чего доброго, я не застану Торраля».

Торраль был единственным человеком в Сайгоне, которого он посещал без задней мысли или расчета: Торраль был женат и здоров – две причины, по которым он не мог бы, казалось, интересовать врача и любителя женщин.

Тем не менее, и несмотря на несходство между вкусами и образом жизни этих людей, между ними существовало что-то вроде дружеских отношений.

Многие удивлялись этому: Жорж Торраль представлял собою мало подходящий объект для дружбы. Это был инженер, математик, сама точность и логика – человек цельный, сухой и грубый, избравший своим культом эгоизм. Женщины относились с отвращением к его слишком большой голове, коренастому туловищу и злобно-ироническому взгляду сверкающих, как угли, глаз. Мужчины завидовали его светлому уму и обидному превосходству его познаний и таланта. Он презирал и ненавидел одинаково тех и других, не скрывая ни своего презрения, ни ненависти. Всегда независимый, благодаря способности становиться необходимым всюду, где бы он ни был, Торраль сторонился из гордости всех, проживая вдали от европейцев, в южном квартале Сайгона, – квартале китайских кули и проституток. Скороходы доктора Мевиля, люди, знавшие себе цену и не снисходившие до простого народа, всегда обнаруживали отвращение, пробегая по улицам с такой дурной репутацией. Впрочем, это были улицы чистые и обсаженные деревьями, как все сайгонские улицы, и ничто на них не шокировало глаз.