Цунами - [29]

— А что же, хорошие ли деньги предложили? — спросил он, принимая елку Павла Григорьича под мышку; со стороны, наверное, та еще была картинка: весь в зеленых красавицах, как революционный матрос семнадцатого года в пулеметных лентах.

— Да, хорошие, держи карман шире, — уклончиво ответил Павел Григорьич. — Они только себе хорошие-то выплачивают. А как другим дать — так удавятся. И без веревки.

Рад стронул себя с места. Идти с двумя елками было не то, что с одной. Через пять минут ему стало так жарко — поднеси к нему спичку, спичка бы вспыхнула. Теперь он двигался не быстрее Павла Григорьича, когда тот шел впереди.

Метров через триста просека, по которой была проложена лыжня, вышла к широкому оврагу, заросшему кустарником. Дорога под уклон закончилась. Начиналась дорога в подъем. На пересечении с лыжней, вилявшей вдоль оврага, Рад остановился передохнуть. Опустил обе елки на снег, выпрямился, развернул плечи, прогнулся в спине.

— Что, неуж тяжело, Слава! — спросил Павел Григорьич. — Тебе-то? Как танк прешь.

Рад покосился на него и усмехнулся. Павел Григорьич был не пикейным жилетом. Он был лисой. Льстецом-царедворцем.

— Как могу, так и иду, — сказал Рад.

Из кустарника на лыжню, идущую вдоль оврага, выбрался человек. Выбрался — и, на ходу торопливо обхлопав лыжи от снега, быстро заскользил в их сторону. Он был в зеленом армейском бушлате, перехваченном широким офицерским ремнем, без палок, как и Рад с Павлом Григорьичем, еще какой-то ремень перехватывал правое плечо. И было это, стало понятно чуть погодя, ружье, глядевший вниз ствол которого промелькивал у него на каждый шаг между ногами.

— Мать твою! — всмотревшись, выругался Павел Григорьич. — Так ведь Мишка. Лесник.

«Твою мать!» — эхом отозвалось в Раде. Ждать хорошего от появления лесника не приходилось.

— Дежурил, падло, — как восхищаясь, проговорил Павел Григорьич. — В засаде сидел. Ох, Ротшильд! Своего не упустит. Держись, Слава. Сам понимаешь, кчему сейчас разговор поведет.

Рад понимал.

— А ружье зачем? — спросил он. — Для страху?

— А кто знает, — отозвался Павел Григорьич. — Считай, что для страху.

— Ох, Пашка! — прокричал лесник, приближаясь. — Озоруешь, свинья! Закон для тебя не писан?!

— Сам свинья! — закричал ему в ответ Павел Григорьич. — Ответишь за свинью, ты меня знаешь!

— Я тебя знаю, я тебя знаю! — Голос лесника окрасился угрозой. — Ты меня тоже знаешь, у меня спуску не жди!

— У, падло, — тихо, для Рада, пробурчал Павел Григорьич. — Попались, Слава. Есть кошель-то с собой?

— Откуда, — так же тихо ответил Рад. — Что я, в лес, как в магазин?

— Плохо, Слава, — заключил Павел Григорьич.

Лесник остановился, не дойдя до них метров трех. Это был крепкий мужик лет пятидесяти, на необремененном раздумьями о добре и зле мордастом его лице была написана железная решительность непременным образом оправдать свое сидение в засаде.

— А это с тобой кто? — спросил он Павла Григорьича, указывая движением бровей на Рада.

— А это не со мной, это сам по себе, — сказал Павел Григорьич. — Мало ли что вместе. Может, я с ним, — неожиданно добавил он и, поглядев на Рада, подмигнул ему.

Рад промолчал. Он предоставил право вести разговор своему магазинному знакомцу.

— Ну так что, — сказал лесник, — мне все равно: вместе, не вместе. Что делать будем? В милицию протокол составлять?

— Какой протокол, Мишка, ты что? — голос Павла Григорьича стал просителен. — Знаешь, для кого елку-то срубил? Для самого мэра. Ему пру.

В глазах у лесника выразилось напряжение мыслительного процесса.

— А чего это он у тебя-то попросил? Чего не у меня?

— Так я же сосед, не ты.

— Ты-то сосед, а лесник-то я.

— Ну так я за мэра-то ответить не могу. — Теперь в голосе Павла Григорьича отчетливо прозвучала гордость, что городской голова обратился с этим тонким поручением именно к нему, не к кому другому. — Попросил и попросил, я разве мэру могу отказать? У самого у меня уж стоит. Можем зайти — увидишь.

— И на базаре купил? — сардонически вопросил лесник.

— Нет, на огороде у себя вырастил, — ответил Павел Григорьич.

Ответ был достоин вопроса. Рад, все это время молча внимавший происходящему разговору, не сумев сдержаться, фыркнул.

Он фыркнул — и тем словно сбросил с себя некую маскировочную сеть, которая, если и не скрывала его от лесника, то как бы оберегала.

— Что, тоже для мэра? — обратил на него лесник свой взгляд.

— Ладно, — миролюбиво сказал Рад. — Сколько?

— Что «сколько»? — с той же сардонической интонацией, что Павла Григорьича о базаре, вопросил лесник. — Это вы должностному лицу взятку предлагаете?

— Отступного я предлагаю.

— А если я не беру отступного?

— Ну тогда поехали в милицию протокол писать, — сказал Рад. Он был уверен, что никакой протокол леснику не нужен.

Это лесник незамедлительно и подтвердил.

— По пятьсот рублей с носа, — проговорил он.

— По пятьсот? — ахнул Павел Григорьич. — С ума сошел? Да я и не себе. Иди вон к мэру, с него и требуй.

Взгляд лесника помутнел. Шестерни мыслительного процесса, что шел в нем, откровенно лязгали вхолостую, искрили и скрежетали, от них едва не валил дым.

— Семьсот пятьдесят с тебя, — сказал лесник после паузы, сосредоточивая прояснившийся взгляд на Раде. — Елки ты нес? Твои елки.