Цотнэ, или падение и возвышение грузин - [81]

На дороге показались крестьяне, и князья прервали разговор.

Навстречу войску бежали дети. Вся деревня вышла встречать возвращающихся с войны. Кони остановились.

Сначала дети окружили отвоевавшихся ратников, потом кинулись женщины, начались объятия и поцелуи, расспросы, плач и стенания. Кто-то запричитал, кто-то заголосил, кто-то в обмороке упал на землю.

— Куда делся мой Шалиа? — причитала женщина с расцарапанным лицом и теребила виновато понурившего голову ратника.

— Зачем я дожила до этого дня! — выла другая. Старики шапками утирали текущие слёзы.

— Какими глазами ты смотришь на меня, сам вернулся, а моего Амирана оставил там…

Кваркваре, оглянувшись на Цотнэ и Саргиса, тихо проговорил:

— Глядя на их горе, и я готов зареветь. Поедем скорее, — и тронул с места коня.

— Таков твой ответ? — причитала вдогонку женщина охрипшим от рыданий голосом. — Ты, как хан, разъезжаешь на коне… Когда гнал наших детей на бойню, заботился, чтоб никто не остался, а возвратить их домой не твоя забота!

— Сами вернулись к своим семьям. Чужое горе им нипочём!

Князьям легче было бы провалиться сквозь землю, чем слушать всё это. Оскорблённые, понурив головы, очи погнали коней, чтоб поскорей убраться.

Длинная вереница возвращающихся понемногу таяла и редела. Ратники расходились по своим деревням. Оставшихся сопровождали стенания вдов и сирот, и эти стенания делали ещё более несчастными и без того утомлённых и обессилевших людей. Уже никого не радовало возвращение. Едва волоча ноги, они тащились по бесконечной дороге, будто вместо встречи с родными и близкими их ожидало страшное судилище.

На одном из поворотов Цотнэ и Саргис простились. Обнялись. Саргис повёл своих людей по Тмогвской дороге.

Проехали ещё немного. Цотнэ поглядел на склонявшееся к закату солнце.

— В Цихисджвари, наверное, не приедем до темноты.

— И хорошо. Ночью тихо разойдутся по домам. Хоть не увидим, что будет твориться в семьях, в которые не вернулись…

— Да, но завтра ведь рассветет… Куда мы денемся завтра от их причитаний и упрёков?

— Некуда нам деваться. Должны терпеть.

— До каких пор?

— До самой смерти. Как видно, мужчина для того и рождается, чтоб испытывать и терпеть невзгоды.

Во дворце правителя Одиши радостным вестником счастливого возвращения князя явился Гугута.

Обрадованная Краваи щедро наградила гонца и устроила пир. На другой день она сама обошла семьи аламутских ратников, выразила соболезнование вдовам и сиротам, одарила и утешила их. Она не удивилась, что муж задержался в семье Цихиеджварели, но когда на следующий день Гугута обмолвился о нездоровье Цотнэ, Краваи заволновалась. Начала расспрашивать Гугуту, но ничего от него не добилась. Теперь она не могла уже успокоиться и начала спешно готовиться к отъезду. Боясь участившихся на дорогах разбоев, она взяла отряд отборных воинов и на рассвете отправилась к Самцхе.

Утомлённые долгой дорогой, они миновали Ркинисджвари и, прежде чем выехать на равнину, решили отдохнуть на постоялом дворе.

Конь Краваи расковался, и его отвели в ближайшую кузницу, остальных коней развьючили и пустили пастись.

Госпожа приказала расстелить на траве синюю скатерть. Подали завтрак. Краваи ещё не успела расположиться на подушке и, осенив себя крестом, разломить хлеб, как внизу, из долины, поднялись всадники, спешились у кузницы и подняли галдёж.

— Монгольский отряд!..

У Гугуты кусок застрял в горле.

— Это кто, грабители? — спросила, побледнев, Краваи. — Я лучше удалюсь, а вы постарайтесь побыстрее собраться в путь, — приказала она спутникам, отряхнула полу и пошла к корчме.

Спутникам было не до еды, они тоже поднялись и стали убирать со стола.

— Эй, вы! — издали окликнул их монгол с плёткой в руке.

Монгольский сотник, размахивая плёткой, подошёл к грузинам и подбоченился:

— Мы, кажется, вовремя подоспели. С утра ни крошки не было во рту! Что, обиделись? Помешали мы вам?

— Как можно обижаться? — по-монгольски ответил один из одишцев.

— Ну, а если не обиделись, садитесь с нами, закусим! — Сотник устроился на подушке госпожи и позвал остальных.

Монголы подбежали трусцой, расселись на траве и как голодные грифы набросились на еду.

— Вина! — приказал сотник, набивая рот пищей.

Гугута подал знак, юноша наполнил чаши.

Сотник рукавом вытер засаленные губы, зажмурившись, приник к чаше и, не отрываясь, её опорожнил. Мгновение он наслаждался вкусом вина, довольно улыбаясь. Он громко причмокнул, открыл глаза и бросил на скатерть пустую чашу.

— А вы почему не едите и не пьёте? — рявкнул он на Гугуту.

— Не извольте беспокоиться! — едва выговорил Гугута и поднял чашу.

Монголы ели, не поднимая головы, опорожняя чашу за чашей, и вскоре опьянели.

— Кто была эта красивая женщина? — спросил наевшийся и захмелевший сотник.

— Супруга начальника тумена, тёмника Цотнэ Дадиани, — с трудом ответил Гугута и наполнил чашу.

Монгол немедленно опорожнил её, сощурил и без того узкие глаза и, лукаво улыбаясь, уставился на Гугуту.

— Она не придёт сюда?

Гугута притворился, что не слышит, подлил вина сотнику и пододвинул к нему еду.

Сотник поднял чашу, пихнул в рот кусок и хотел что-то сказать, но подавился и закашлялся.