Цотнэ, или падение и возвышение грузин - [56]

Цотнэ поблагодарил и сказал, что с удовольствием воспользуется любезным приглашением.

Дворец, отведённый грузинскому князю, был богато обставлен. Мебель красного дерева и бархат, шёлковые занавеси и белоснежные постели, драгоценная хрустальная посуда на столах и полках, картины венецианских и иностранных великих мастеров на стенах — всё говорило о богатстве и о изысканном вкусе владетелей дворца.

Цотнэ поглядел в узкое окно.

Над Венецией стояла ночь. Усыпанное звёздами небо сливалось с морем, как бы продолжая его. Свет из окон дворцов отражался в воде. По каналам скользили освещённые фонарями гондолы.

Князь глубоко вдыхал морской воздух. Было в нём что-то привычное, родное, точно влажное дуновение Одиши. Он успокоенно отошёл от окна, разделся, помолился и лёг в постель.

Переполненный впечатлениями минувшего дня, он в мыслях ещё некоторое время бродил по залам Дворца дожей и по собору Святого Марка. Перед ним снова возникли расписанные золотом и украшенные драгоценными камнями колонны, покрытый утончённой мозаикой потолок и расписанные стены. Он закрыл глаза, усталость и сон овладели им.

Цотнэ уже успел заснуть, когда послышалась песня. Он прислушался к знакомым звукам и, не поверив себе, решил, что это во сне.

Воу нана, дидавой нана…

Жалостно, душераздирающе выводил кто-то печальный мотив. Цотнэ вслушивался и ничего не мог понять. Не только песня, но и сам голос был ему знаком.

Песня понемногу отдалилась, некоторое время звучала вдалеке, а потом стихла. Цотнэ окончательно проснулся. Вскочил на ноги, распахнул окно, не помня себя, прокричал на своём языке:

— Эй, кто это там поёт по-мегрельски… Отзовись, я тоже мегрел! — Не получив ответа, ещё раз прокричал во весь голос:

— Эге-ге-геей…

Венеция спала. Огорчённый Цотнэ махнул рукой, отошёл от окна и вернулся к постели.

Кто мог петь так душевно и проникновенно? И такую знакомую песню? И голос как будто знакомый. Будто эту песню слышал не раз. Цотнэ напрягал память, мысленно уносился к холмам Одиши, но не мог вспомнить, где он её слышал, эту песню, чей был этот знакомый голос.

Утром князь проснулся не в духе. Во время завтрака спросил у своих:

— Вы, наверное, вчера спали как убитые?

— Спали точно мёртвые, не поднимая головы, — в один голос ответили спутники.

— А песню не слышали?

— Здесь всё время поют песни. Лодочники, гоняя свои гондолы, только и делают, что поют.

— Итальянцы созданы для песни. Что бы они ни делали, где бы ни были — на улице, в таверне или в бане, они всюду распевают. Язык их точно создан для песни, и все они от мала до велика прекрасно поют.

— Я не удивляюсь, что они поют, но вчера мне послышалась наша песня. Кто-то из наших пел «Воу нана».

— Из наших?

— Безусловно, это был кто-то из наших, из одишцев. Песня так проникла в душу, всё нутро у меня перевернулось. Сначала я подумал, что это во сне. Но потом очнулся. Певец был уже далеко, я его звал, но не дозвался.

— Неужели земляк?

— Откуда здесь взяться земляку?

— В Венеции живёт тьма различного люда, не удивительно, если попал сюда и какой-нибудь грузин.

— Давайте спросим у здешних, может, кто знает и сведёт нас с земляком. Было бы большой удачей встретиться с грузином, знакомым со здешними порядками.

— Будем искать…

— Под землёй найдём! — в один голос заверили спутники.

— Я всю ночь буду бодрствовать и если где-нибудь опять появится этот одишец, непременно встречусь с ним, — заверил Антиа.

— Бодрствовать нет нужды. Если он будет проезжать мимо наших окон, я и сам проснусь. Но боюсь, что он больше не появится.

Слуга доложил князю о приходе Винченцо. Завтракающие поднялись, приветствуя правителя города, и пригласили его разделить с ними трапезу.

Винченцо извинился, объяснив, что нельзя опаздывать. Всё же, соблазняясь грузинским вином, он осушил чашу и пригласил князя:

— Моя гондола ждёт у порога!

Цотнэ повесил саблю, огладил усы и бороду, направился к выходу.

Они разместились в крытой гондоле на мягких креслах. Во всю длину лодки разостлан был мягкий ковёр, накрыт стол.

Плыли медленно. Узкие каналы были переполнены празднично разукрашенными гондолами. На улицах гуляли ярко разодетые, оживлённые венецианцы. Все спешили к тому месту на берегу Адриатического моря, где дож ещё раз должен был кинуть в море освящённое папой римским золотое кольцо.

— Наш лодочник что-то приуныл… Почему он не поёт? — спросил Цотнэ.

— Шум, суета. Песне нужны тишина и спокойствие. Человек, чтобы петь, должен остаться наедине со своей радостью или печалью. Поэтому гондольеры поют по вечерам, в предвечерних сумерках, когда утихает городской шум, а знатоки могут послушать и оценить песню.

— Вчера я засыпал, когда меня разбудила задушевная песня.

— В нашем городе поздно ночью, когда погашены фонари, петь запрещено, а если кто посмеет запеть, то его жестоко наказывают, — нахмурив брови, сказал Винченцо. — Может быть, князь желает сменить квартиру?

— Нет, благодарю вас. Вчера я устал с дороги и рано уснул. Фонари на улицах ещё горели, — Цотнэ решил перевести разговор на другое. — Что делает на плаце свинья? — спросил он, показывая рукой на площадь Святого Марка.

На площади маленький мальчик погонял хворостиной жирную свинью. Свинья упиралась, меняла направление, пыталась бежать в обратную сторону. Мальчишке надоело всё это. Он стегал свинью и громко ругался. Винченцо рассмеялся.