Цотнэ, или падение и возвышение грузин - [12]

Княжич болел ещё три дня, временами спал, временами впадал в беспамятство и бредил:

— Не жгите меня, я всё скажу! Не надо калёного железа… Я сам скажу… — кричал Цотнэ во сне. Он сбросил одеяло, махал руками и беспокойно метался.

— Цотнэ, сынок, проснись! — уговаривал его стоявший над ним Шергил.

Княжич открыл глаза и бессмысленно огляделся. Лоб его был в испарине. Грудь учащённо поднималась.

Увидев отца, Цотнэ смутился.

— Я не бредил во сне? — спросил он.

— Да, ты что-то говорил, наверное, под впечатлением пытки.

— Что будет с Отиа?

— Ничего с ним не будет. Я его освободил, они поженились с Цабо, мы дали им денег и отпустили.

— Это правда, папа?! Какой ты добрый и мама тоже… Но рука…

— Руке уже не поможешь. Заботой не обойду. Поселю его где-нибудь, устрою. Но жизнь однорукого человека… Пусть грех падёт на тех, кто его загубил.

От этих слов сердце Цотнэ замерло. Он закрыл глаза, обливаясь холодным потом.

— Отец, ты вытерпел бы испытание калёным железом? — немного погодя, робко спросил он.

— Наверное вытерпел бы, если бы был уверен в своей правоте, а также если бы знал, что своим признанием погублю соратника или человека.

— Отиа был прав и потому выдержал пытку. Так? Если бы он под пыткой признал себя виновным, то погубил бы близкого человека.

— Так бы оно и было.

— А я бы не выдержал…

— И ты бы выдержал, если бы был прав и верил, что этим спасёшь других.

— Мне стало дурно.

— Что поделаешь, сынок. Ты ещё отрок. Слаб и неопытен в жизни. Вот возмужаешь, сердце твоё окрепнет, не будешь робеть и смело встретишь любое испытание… Жизнь полна испытаний. Мужчина для того и рождается на свет, чтобы одолеть их все. А справиться с испытаниями может только тот муж, который прав и который принимает страдания за родину и веру. Ложь вредна. Неправда проклята богом и людьми. Солгавший наказывается на этом свете, и на том свете не миновать ему ада. — Шергил замолк, а Цотнэ задумался.

Оказывается, ложь ради своего спасения — губительный грех. Ложь Цотнэ чуть не погубила двух человек! Отиа и Цабо спаслись, но ведь конюх остался одноруким. Разве это жизнь! А как теперь жить самому Цотнэ? До смерти он будет нести на себе клеймо своей лжи, потому что она причинила страдания другим людям. Какими глазами будет глядеть теперь Цотнэ на родителей, а тем более на Цабо и Отиа? Как забыть шипение живого мяса на раскалённом железе и запах горелого? Как забыть безумный огонь в глазах у конюха, когда его рука сгорала заживо?

Цотнэ тихонько встал с постели, упал на колени перед распятьем и, воздев к нему руки, начал молиться.

— Господи! Великий боже! Награди несчастного конюха радостью. Не наказывай моих родителей за пытки невинного человека. Обрушь весь гнев на меня. Я солгал, меня и накажи. Моя ложь принесла страдания людям. Боженька, я больше не буду. Клянусь жизнью отца и матери, клянусь душой моей сестрёнки Тамар никогда в жизни не лгать. Буду говорить только правду. До конца моих дней.

Беззвучно, не произнося ни слова, молился перед господом отрок Цотнэ, но если бы перевести движения его сердца на слова, то они сложились бы в такую молитву. Это был первый осознанный им грех и первая молитва об искуплении этого греха. Постояв ещё некоторое время на коленях, Цотнэ тихо лёг. Молитва успокоила и облегчила его. Он закрыл глаза и уснул.

Шергил Дадиани был вспыльчив, самолюбив. Он нелегко забывал обиду и наказывал за непочтительное обращение. С детства воспитанный в страхе божьем, он не пропускал церковных служб и не нарушал поста. Но достаточно было ему разгневаться, как он забывал и самого себя, и церковь, и бога.

А такие взрывы были нередки в жизни одишского князя. Чувствуя себя виновным и нагрешившим, он безропотно смирялся с несчастьями, которые считал божьей карой, мужественно терпел, молитвой и постом старался облегчить свою вину. Но если он верил в свою невиновность и приговор всевышнего считал несправедливостью, тогда возмущению не было предела. Не в силах стерпеть эту несправедливость, он не владел собой, терял чувство меры и зачастую доходил до явного богохульства.

Он ещё смирился бы с постигшей его после возвращения из дальнего похода болезнью, за которой последовала слепота. Во время войны, в разгар горячего боя меч воина часто не разбирает, кто прав и кто виноват. Одинаково жестоко обрушивается он на правого и неправого. Но война на то и война, чтобы убивать людей, и если ты не убьёшь, то убьют тебя. На войне некогда разбираться, рассуждать и проявлять милосердие. Его с тебя никто и не спрашивает.

Но если с первым несчастьем князь смирился кое-как, то смерть невинной, безгрешной Тамар казалась одишскому владетелю непонятной несправедливостью.

Господь ослепил его и тем самым уже наказал. Гибель же невинного ребёнка была столь нелепой и ненужной жестокостью, что на это не имел права даже всемогущий бог. Бог был безжалостен и несправедлив. Поэтому возмущению наказанного не было предела. Взбунтовавшийся раб разбил иконы, растоптал их ногами и во всеуслышание отрёкся от бога.

Бледная, дрожавшая от страха Натэла глядела на безумие мужа, не смея подать голос, и только беспрерывно крестилась. Решили, что князь сошёл с ума. Боясь, что он может сделать что-нибудь с собой, приближённые с разрешения княгини навалились и связали своего господина.